фичочок дестиэлевский одна штука

Внезапно, без периода предвестников и после бесконечного простоя, я сваяла крошечный фичочок по прожравшей мозг траве (этого не видно на дайри, но очень заметно в других местах). Учитывая, что пробавлялась я долгое-предолгое время одними только переводами, явление фичочка вызвало во мне суетливую радость и много ужаса, что писательские скиллы заржавели напрочь. Но потом я подумала, что раз уж это неприлично короткий текстик, а крамолы или энцы в нем нет, только пара граммов какого-то псевдосимволизма, то и убить меня за него, видно, не убьют. А вновь суметь что-то сваять, пусть даже не имеющее большой ценности, оказалось очень приятно.
Шапка скоро станет объемней текста, так что остановлюсь-ка я.

Название: из всего, что приходит в голову, «Яблоневый сад» логичней всего, но там по существу нет ни яблок, ни сада, так что можно сказать, что названия тоже нет.
Автор: я, и это меня до сих пор поражает
Бета:  [Protege moi]
Фэндом: СПН
Рейтинг: PG
Пэйринг: дестиэль, но неявный
Жанр: миниатюрная сопливая фигня или же какая-то околодрама
Саммари: оно в цитате в самом начале, но если честно, это просто реакция отторжения на 7.17, и жажда выкрутить события иначе. В общем, это та-самая-встреча в самых условных декорациях из всех возможных. Условных, я повторюсь. Ничто не прорабатывалось, потому что душа нуждалась не в этом.
Предупреждение: а) нет смысла, потому что не ради смысла писалось
б) так что лучше не ищите
в) обилие патетических фраз и зеро оригинальности – кажется, некоторые обороты зацепились в моих мозгах явно из чужих текстов. Кто узрит явное заимствование - великодушно простите, я не нарочно.)))
Благодарность: отдельная и несомненная безымянной сказочнице с Notemail, которую я и цитирую. Если бы не ее искра, я бы так и не сдвинулась с места и не положила руки на клавиатуру. А мне, я чувствую, это было более чем необходимо.
И я даже не знаю, насколько это уместно к такому недотексту, но прекрасная  Fiabilandia и ее фики вчера явно посодействовали моему вдохновению, поэтому ей тоже большое спасибо.

рискнуть осилить

"...И если его не спугнуть и держать до самого конца, то после смерти оно отведёт вас в яблоневый сад, где нет времён года и яблони зацветают утром чтобы к обеду дать прекрасные плоды, которые осыпятся лишь в полночь, и будут вновь цвести утром..."

***

В первый раз - когда он видит впервые, силясь поверить и уложить в голове - это кажется ему чудовищным и непоправимым. На первый взгляд, зарождающий внутри панику, бессилие, бешенство, ярость, жалость, все вместе, в одном туго свернувшемся под ребрами клубке.
Это первые пять секунд, растянувшихся между ударами паникующего сердца - а потом его накрывает облегчением, отдающимся дрожью и слабостью в руках, и Дин грубо бросает не менее оцепеневшему Сэму - "помоги". Он больше не думает об этом. Подумает позже.

Не думает он и в машине, когда молчание повисает вокруг так, будто уши заложило войлоком - ни об увиденном, ни о тревожных колоколах, так неожиданно, среди полного затишья забившихся где-то в его голове, и их оглушительном откровении - смутно складывающемся в предупреждение-приказ "ты нужен", не объясняя, кто, не говоря, зачем и кому. Думать об этом невозможно, но Дин до сих пор еще остро об этом помнит, о нестерпимом, невыразимом ощущении, тянущей его куда-то нити, заставившей вскочить с места, вслепую рвануться к двери, не отвечая на вопросы, не соображая ничего, кроме отчетливой мысли "надо идти". Кроме тревоги, затопившей весь его мир. Невидимой нити, вшитой где-то в центр груди. Или левее, между жил и трепещущих мышечных волокон, насквозь. Вектор, который увлекал его, притяжение, ведущее и указующее путь.

Кастиэля они находят на пустыре, который выглядит так, точно несколько часов здесь бушевало пламя под стать адовому, и Дин первым валится на колени на обугленную землю, покрытую слоем пепла, дыша, как загнанный зверь, потому что сорвался на бег, едва предчувствие переросло в уверенность, и зрение выхватило одинокую фигуру среди смеси черного и пепельного. Позже он подумает, что бежал не потому, что его потянуло силой, нет. Но страх пополам с надеждой - это уже не хрупкая неназванная нить, а прочный канат, которому нет смысла сопротивляться.

Кас не говорит ничего. Тогда он молчал, уронив голову на грудь, пока Дин не заставил его поднять лицо - только едва вздрогнул от прикосновения, и все. Он не говорит и в машине, но каким-то образом поверх ровного ворчания мотора Дину слышно его неровное дыхание, и облегчение приходит, снова и снова, как морская волна на берег, омывая, смывая, успокаивая.
Только та первая мысль, как коряга, глубоко увязшая в белом песке, никуда не может быть смыта, и когда Дин обретает способность думать, он понимает, почему нет. Простое осознание того, что никто во всем мире не смотрел на него взглядом более ясным, более пронзительным и чистым, чем ангел Господень Кастиэль, заставляет его до боли стискивать пальцы на руле.
Люди не смотрят так. У людей не скрыто во взгляде невозможное небесное сияние.

Когда Кас, послушный, почти безвольный, запрокидывает лицо к небу, выжженные провалы его глазниц - как удар, от которого хочется сложиться пополам, стиснуть кулаки до хруста - от ощущения жуткой несправедливости. Но это ощущение нестерпимо только в первые мгновения. Кажется, с увиденным нельзя примириться, но это не так, - слова всплывают мельком, смазанные, полные подсознательного, не выпущенного на волю даже мысленно, страха - "смертный приговор".
С последним Дин уже смирился, сможет и с тем, как тонкая сеть лучиков-морщинок и мелкие пятнышки ожогов окружают пустоту на месте, где когда-то он мог (так часто - замирая внутренне) видеть доказательство того, что лучезарные ангелы Божьи ходят по земле - и глядят пытливо, прямо в покрытую невидимыми шрамами человеческую душу.

Кас молчит, словно и нет его. Как не было долгие месяцы, когда все, что Дин чувствовал, мешалось на языке горечью и пеплом, а потрепанный тренч с пятнами неотмытой крови лежал свернутым в багажниках стольких машин. Дин хотел бы его вернуть - и он никогда этого от себя не скрывал - а теперь думает, что неважно, потому что какой в этом смысл?
Сэм рядом умудряется излучать в тишине волнение, тревогу, тысячу немых вопросов, но вслух не произносит ничего, и за это невозможно не быть благодарным.
***
...И молчит, и продолжает молчать, пока они вдвоем возятся с ним, отмывая, укладывая. Словно не он, словно бы не звал, не просил помощи. И Дин не может найти в себе сил первым сказать что-либо, но они уже в мотеле, и чистая полоса бинта, символическая повязка, выделяется вызывающей белизной на фоне кожи, на которой пепел оставил серый налет, и Дину становится еще чуть легче дышать. Умница-младший испаряется "за лекарствами", хотя обожженные глазницы Кастиэля не кровоточат, а ущерба никакими не менее символическими мазями не исправишь. Все ты знаешь, Сэмми. Все.
Кас наконец возится чуть заметно, он словно боится привлечь к себе внимание, и это смутно намеченное движение и легкий хруст простыни внезапно порождают новый страх, не один, несколько их разновидностей, прошивающих ледяными иглами "а что, если...?".
- Ты...не можешь говорить? - не своим голосом уточняет Дин, почти веря, что это так и есть, что не только глаза, но и - голос, разум, память, он боится назвать и выбрать, что еще. И ответа почти не ждет, с перехваченным горлом. Слишком много надежды - думать, что вернули, пусть и искалеченным, потому что, может, и не возвращали вовсе. Высшие силы, кем бы они ни являлись, любят зло шутить.
Но ангел (или кто же он теперь?) все же отвечает - в отличии от динова, своим голосом, который тоже будто бы обожжен и царапается, надтреснут, но окрашен теми же неизбывными глубокими, резонантными нотками.
- Могу.
И облегчение опять - как теплая морская волна, соленая, и Дин торопливо смаргивает брызнувшую в глаза влагу, гоня прочь тысячу других вопросов, из которых самый страшный "ты все помнишь?". Потому что ведь и он тоже все помнит.

Кас снова возится, и снова развеивает его сомнения.
- Ты ненавидишь меня, Дин. - говорит он глухо, утверждая, потому что иного не ждет. И доля истины в этом, наверное, все-таки прячется - ведь никуда не делось все то горькое, непогребенное, невысказанное и неуслышанное. Скорбный, глупый ангел, наверное, ожидает, что раз его нашли и подобрали, то теперь первым делом заставят расплачиваться, и Дин отчетливо видит, что он полностью готов к...чему? Что ему говорить сейчас? Обвинять, напоминать, произносить "я тебя предупреждал", требовать все наладить, втаптывать то, что осталось, в грязь и ненавидеть, зная, что - ведь все примет? Примет, только плечи (есть ли там еще крылья?) наверняка ссутулятся еще сильнее, а смотреть прямо, с вскинутым подбородком Кас уже, видно разучился - только вниз, где-то себе на руки, неподвижные на одеяле.
Только он и смотреть не может, остро вспоминает Дин, забывшись взглядом на свежей белой повязке, и неожиданно для себя говорит, улавливая, что молчит так долго, что это невозможно не принять, как согласие.
- Я не...ненавижу тебя, Кас.
А запинается, потому что понятие "ненависть" в одном предложении с Кастиэлем - на самом деле то, что никогда по-настоящему бы в его голове не уложилось.

Если незрячие могут сверлить отсутствующим взглядом - ангел делает это; вскидывает голову, напряженно поворачивая точно осветившееся суровым, внутренним светом лицо к Дину, и пронизывает насквозь, прежде чем напомнить хрипло, шершаво и веско.
- То, что я натворил, не может быть...
- Заткнись. Вот просто заткнись, а? - устало просит, обрывая продолжение, Дин, на которого наваливается усталость после напряжения, неожиданная и незваная сейчас, в этом подвешенном, не-совсем-настоящем промежутке. Он гонит ее, стискивая губы, и ему в который раз кажется, что знакомые черты и голос ему снятся - ведь снились же, и не раз. Но в снах Кастиэль всегда смотрел пронзительно и ясно, топя в берлинской лазури своего нездешнего взгляда. Закрывающей глаза повязки не было, и это - лишнее доказательство, якорь с реальностью.
Кас послушно затыкается на полуслове, полураскрыв потрескавшиеся губы, а затем опять упрямо пригвождает отсутствующий взгляд к одеялу. Говорит вслед тихо.
- Что ты сделаешь со мной, Дин?
Дин не знает, и честно, угрюмо и искренне говорит.
- Не знаю.
И быстро присовокупляет потом, словно чего-то устыдившись.
- Можно как-то...помочь? Ну, все...поправить? С твоими глазами?
За этим прячется и растерянность, и слабая, упрямая, присущая винчестерской натуре надежда на еще какое-нибудь чудо, и нежелание озвучить прямо то, что с Касом случилось. Ангел отзывается эхом.
- Не знаю.
Горячая морская соль вновь на миг все затапливает, и Дин очень сердито и быстро, украдкой, словно бы Кас может увидеть, проводит тыльной стороной ладони по глазам, и этот жест, которого ангел никак не может заметить или уловить, словно бы служит знаком для Кастиэля, который начинает целенаправленно выпутываться из-под одеяла.
- Эй, ты чего? - удивленно спрашивает Дин, и получает в ответ сжатые плотно, сурово губы, еще один емкий взгляд-которого-нет. - Ты куда?
- Мне лучше уйти, Дин. Мне не стоит здесь находиться. Мне нельзя, не должно...
Кас выпутывается, неуклюжий, в движениях его явная нехватка координации, и он продолжает говорить, быстро и сбивчиво - всякое, про "обузу", "вину", "искупление", про "опасность" и "справедливую расплату", что-то про возможность все исправить, или, по крайней мере, не тревожить Дина больше, и поскольку не умолкает ни на одно мгновение, изливая все это, становится ясно, как долго эти слова копились. Какая на нем лежит чудовищная, неподъемная вина. Всего проблеск ее заставляет Дина порывисто подняться, и обеими руками на плечах угомонить Каса - а утихает тот от прикосновения сразу же, словно бы только с этого мгновения может - поверить.
- Никуда ты не пойдешь. - приказывает Дин, и сам наконец верит в это. Не в то, что простил или забыл, или перешагнул. Пока только в то, что принял. - Ты останешься здесь, слышишь ты? С нами. Как-нибудь придумаем, что сделать.
Сэма он включает это "с нами" автоматически, и запоздало понимает, что ошибки не сделал.

Ангел, в свою очередь, обмякает, и, кажется, что он под повязкой с невыразимым облегчением прикрывает глаза, хоть и не может это сделать, а руки Дина по-прежнему у него на плечах. Словно бы удерживают. Возможно, пришла очередь Винчестера крепко держать ангела Господня Кастиэля.
- Ты не должен прощать. - говорит после молчания Кас, хрипло, тихо и твердо. Даже с вызовом.
И Дин думает, "да, возможно, не должен".
И ему кажется, что это просто чистое винчестерское упрямство, акт противоречия - когда он притягивает Кастиэля грубовато, крепко и близко, зная и про надлом, который скрыт под этой искалеченной оболочкой, и про собственный темный клубок сомнений, страхов и горьких воспоминаний. Когда обнимает, позволяя спрятать лицо на плече, и в памяти всплывают смутные, невесть когда услышанные слова.
"Ко всем однажды приходит безглазое счастье. Обнимает и держит оно каждого столько, сколько ему позволят..."
И понимает, что, наверное, главное не глаза, главное - после смерти найти свой яблоневый сад.

Когда открывается скрипучая дверь, и тихонько, на цыпочках входит младший с пакетом из аптеки, Кас тихо лежит в кровати, а Дин буднично роется в сумке, и спрашивает легко и невпопад.
- Будешь яблоко, Сэмми?..

fin

@музыка: The Rasmus feat. Anette Olzon - October and April

@настроение: у меня еще сохранился тег "фичочки", обожи!

@темы: Фанфики, Драбблы, modus vivendi, idee fixe, aequo animo

---

Между тенью и мной

Если честно, перевод был готов уже давно, но я такой невероятный прокрастинатор, такой невероятный. Я торможу даже там, где это в принципе невозможно. И, в общем, я как всегда безусловно люблю автора и все, что она пишет - поэтому та-да, андерсолюбы.) Надеюсь, это будет ваша чашка чаю.
Ссылку на оригинал добавлю завтра, потому что два часа попыток запостить, омг.

Название: Между тенью и мной (Between the Shadow and Me)
Автор: ferasha
Переводчик: Sole Fire
Рейтинг: R за выражения, неграфический секс и недетские темы
Предупреждение: Игровые спойлеры, что и так понятно. И все довольно мрачно.
Жанр: профиль персонажа, психология, драма, намеки на романс и целые ведра ангста
Длина: ~9К
Пэйринг: Андерс/м!Хоук, с упором на разницу в возрасте
Саммари: когда Андерс впервые встретил Джулиана, мальчишка был просто большеглазым влюбленным юнцом. Спустя семь лет Джулиан стал всемогущим Защитником Киркволла – а во что же превратился Андерс?
Дисклаймер: На Век Дракона претензий нет.
Примечание автора: Я пыталась создать Хоука, который как можно больше отличался бы от дефолтного бородатого парня, и в результате получился большеглазый, усыпанный веснушками мальчишка, который ни на день не был старше девятнадцати лет, а это наименьший возраст для Хоука, который позволяет игра. Казалось почти жутким то, каким юным мой Хоук выглядел рядом с Андерсом. Именно то, что он казался несовершеннолетним, особенно в первом Акте, и вдохновило меня написать этот фик.
Я немного изменила таймлайн, но в основном в мелких деталях, которые лучше подходили бы для структуры истории. Себастьяна в фике нет – не хватало места для дополнительной драмы, хотя есть намеки на один из его квестов.
Примечание переводчика: шапка чуточку вольно переведена с авторской.

Между тенью и мной

читать

Это была ошибка.
- Заткнись.
То, что ты сделал, было непростительно.
- Заткнись, я сказал.
Это было несправедливо.
- Не понимаю, отчего тебя это заботит. Ты не Справедливость.
Это ты так считаешь.
Андерс потер переносицу. Как можно избавиться от разговора, протекающего в твоем сознании? Иногда у него появлялось искушение взорвать свою голову в кровавую кашу, только бы знать, что это заставит проклятое существо замолчать.
- Я слишком устал, чтобы спорить, - произнес он, мягче, чем намеревался.
На мгновение дух умолк, словно бы пытался придумать, что сказать. В искусстве перепалки он уже поднаторел – следующая фраза должна была стать добивающей, слова ее должны были звучать соответствующе. Андерс уже слишком хорошо знал все па этого танца.
Это был про-с-чет.
Нет, дух так и не научился менять интонации своего голоса. Для этого необходимы были эмоции, а чувства заставляли этого ханжу из Тени ощущать себя неуютно. Однако то, каким образом дух подчеркнул последнее слово, заставило Андерса вздрогнуть. Словно бы эта сволочь действительно пыталась насмехаться над ним – или еще хуже, злопыхать.
Возможно, частицу человеческой мелочности дух все же подхватил.
- Да уж, это ты точно подметил, - произнес Андерс, надеясь, что на этом дискуссия себя исчерпает, и крепче обхватил руками колени. Он и впрямь слишком устал для того, чтобы спорить.
Несколько минут прошло в благословенной тишине.
Андерс почти поверил в то, что разговор закончился, хотя на это надеяться не приходилось. Дух ему попался болтливый. Всегда таким был, с самой Башни Бдения и неустанных дебатов на тему свободы для кошек. Чем сложней была тема, тем более он радовался.

Не смотри.
Наша песня хороша.
К счастью, выходило так, что дух решил сменить тему.

- Я не смотрю, - солгал Андерс.
Смотришь.
Иногда было слишком легко забыть о том, что существо видело мир сквозь его глаза.
- И что, если смотрю? Это мое право – смотреть, знаешь ли.
Так ли это?
Андерс вздохнул.
- Он, надо сказать, мой партнер. Я могу смотреть на него, трогать или трахать столько, сколько пожелаю.
Дух предпочел сделать вид, что не понимает.
Не смотри, повторил он. В монотонности его слов было что-то почти тревожное.
Возможно, этой сволочи и впрямь было не все равно, подумал Андерс на мгновение. Возможно, он пытается даже защитить его по-своему, неуклюже, не-по-человечески.
Это была ошибка, настаивал дух. Андерс не мог решить, печаль или триумф источал его ровный голос. Еще он гадал, что именно дух считал ошибкой. Наверное, всю его жизнь в целом.
- Заткнись.
Тогда не смотри.

Не то, чтобы он хотел смотреть. Он просто не мог взгляда отвести. Молодой Джулиан был слишком великолепным зрелищем. Словно ставший реальным герой сказаний, и в реальности он выглядел еще более красивым, могущественным и смелым, чем могло бы описать перо Варрика. Он выглядел, как воплотившаяся в жизнь молитва.
Он разговаривал с Орсино и несколькими старшими магами, которых Андерс не знал, рассудительно кивая, обговаривая стратегию, успокаивая людей, уверенный в себе, надежный, будто бы точно знал, что делает. На нем было то, что он называл Доспехом Защитника – странная смесь из железок и крашеного голубым меха, походившая больше на парадный наряд какого-нибудь вождя варваров, а не на мантию мага. Лицо его покрывали татуировки, а светлые волосы были взъерошены, разлохмачены. Конечно, это было сделано нарочно. «Нужно выглядеть соответственно своей роли, Андерс», однажды сказал ему Джулиан, когда Андерс поймал мальчишку у зеркала, старательно приводящего свои волосы в это взъерошенное состояние. – «Революционер должен выглядеть неукротимым, несгибаемым, если хочет, чтобы его воспринимали всерьез». Судя по всему, для Джулиана это срабатывало отлично, поскольку все эти несчастные из Казематов смотрели на мальчишку так, точно сам Создатель им явился. Он стал для них прекрасным вождем, его Джулиан. Иконописным.
Внезапно Андерс почувствовал себя старым, высохшим, остро ощутил кислый запах, исходящий от его засаленного плаща.

Не смотри, говорю тебе. Если будешь смотреть, станет только хуже.
Авелин и Варрик тоже были там, конечно же – даже если им и не слишком нравился поворот событий, женщине присуще было чувство упрямой преданности, а гном не пропустил бы такую заварушку за все золото мира. Не удивляло и то, что долийская ведьма осталась – после того, как погибло все ее племя, девочке попросту некуда было идти. Изабелла и тевинтерский эльф – с этими было совсем другое дело. Для Андерса непостижимым было то, как Джулиан сумел удержать этих двоих возле себя - пиратка гордилась своей эгоистичностью и незаинтересованностью в политике, а эльф поклялся, что скорей проглотит свой собственный меч, чем станет защищать крепость, полную магов. Однако они были здесь, оба, готовы радостно слушать приказы и умереть ради Цели.
У него был талант увлекать за собой, у его Джулиана.

Остальные не смотрят тебе в глаза. Они презирают тебя за то, что ты сотворил.
Андерс сплюнул.
- Мне все равно.
Возможно, ему нет.
- Ему лучше знать.
Уверен?

Да, хотел солгать Андерс, но не произнес ни слова.

Джулиан все еще был занят разговором с Орсино. Вот он улыбнулся и потрепал бестолкового болвана по спине – из всех Первых Чародеев, которые попадались Андерсу, этот тощий эльф был самым большим идиотом – наверное, уверяя его, что Все Будет Хорошо. Правда заключалась в том, что Джулиан скорей всего и сам в это верил. Он всегда был неисправимым оптимистом. Иногда Андерс волновался за него – не подходило лидеру Революции быть столь доверчивым, столь игривым, когда речь шла о событиях настолько угрожающих.
Да, он и впрямь преподал мальчику урок.

С тех самых пор, как они прибыли в Казематы, Джулиан и взгляда на Андерса не бросил.
Хочешь знать, что я думаю? - жизнерадостно продолжил дух.
- Нет, - произнес Андерс, хоть и знал, что ничто не помешает созданию высказаться.
Я думаю…
Ублюдок помедлил, словно бы пытался нагнетать напряжение, начитавшись Варриковых книг.
Я думаю, он не лю…
- Не смей! – неожиданно повысил голос Андерс, вскакивая, чем привлек внимание нескольких изнервничавшихся учеников, которые сидели неподалеку. – Не смей заканчивать это предложение!

Ученики с любопытством глядели на него, будто бы он был уличным комедиантом, чье выступление закончилось плохой шуткой. Затем они покачали печально головами, и снова обратили свое внимание на Джулиана – глаза их при этом излучали обожание. (Андерс прекрасно знал, что они говорят о нем за его спиной. Он был чокнутым старым придурком, который всегда разговаривал сам с собой, и верил в каждую теорию заговора, которую ему случалось услышать краем уха среди параноидальной болтовни пьяниц и сумасшедших. Он называл себя одержимым только для того, чтобы привлечь к себе внимание, и каждому пытался всучить свои глупые манифесты. Он был всего лишь грязным беженцем из Клоаки, и за ширмой его бесплатной клиники наверняка скрывалась какая-то извращенная тайна – возможно, он использовал своих пациентов для каких-то проклятых Создателем экспериментов, поскольку безумия ему для этого хватило бы. Маги в Киркволле жили нормальной, счастливой жизнью, прежде чем он пришел в город и начал бесноваться. Почему храмовники позволили ему безнаказанно шляться по улицам и портить репутацию законопослушных магов – никто не понимал, но причина определенно заключалась не в том, что он был любовником Защитника. С таким ничтожеством Хоук бы ни за что не спал.)
- Я не так уж стар. – сказал Андерс тихо, ни к кому не обращаясь, и снова сел на засыпанный пеплом пол.
Нет, ты стар, - был рад отметить дух. Ты стар в сравнении с ним.
Это была правда, верно. Когда Андерс впервые встретил Джулиана, мальчишка был почти еще подростком.

Когда братья Хоук ворвались в его клинику тогда, годы назад, неуклюжие, с явными пробелами в знании дипломатии, первой мыслью Андерса было то, что старший брат вовсе не походил на мага. Дело было не в том, как он одет, нет. Все в его облике было странным – походка была самоуверенной, но лишенной грации, у него были покрытые мозолями руки и усыпанное веснушками лицо крестьянского парня, который все время проводил, копаясь на грядках, а плечи у него были такими крепкими вряд ли от чтения книг и размахивания посохом. Разговаривал он с грубым акцентом ферелденского провинциала, и пытался замаскировать свою юность тем, что выпаливал невпопад фразочки, которые, наверное, полагал саркастическими.
Варрик, который неизменно следовал за ним по пятам даже в то время, всегда посмеивался при виде этих жалких попыток острить, пока другой братец-Хоук, тот самый злющий молодой человек, который прямо сейчас находился на противоположной стороне баррикад, готовый напасть на них по команде той сумасшедшей женщины, только глаза закатывал и закрывал лицо ладонями. Однако несмотря на свои повадки неотесанной деревенщины и склонность к плохому юмору, мальчишка казался умным, и что-то в том, как он смотрел на Андерса – которого он назвал «первым настоящим магом, которого они встретили с тех пор, как папа умер» - заставляло мужчину чувствовать себя исключительным – за неимением лучшего слова.

Наверное, именно из-за этого чувства Андерс открыл парню больше, чем обычно рассказывал незнакомцам.
- О, так ты беглый отступник, Серый Страж, борец за свободу, целитель бедняков, и одержимый? – перечислил Джулиан, чьи глаза расширились от восторга. – Слушай, это же здорово!

Поначалу казалось совершенно естественным то, что Джулиан искал общества другого мага. Он немедленно провозгласил Андерса своим учителем, и как только у него находилось свободное мгновение от поисков денег для той его идиотской «через-год-мы-все-будем-купаться-в-золоте» экспедиции, он приходил в клинику и докучал старшему магу с вопросами о том, как настраивать меткость зарядов молнии, или как использовать Конус Холода, не отморозив при этом пальцев. Андерс никогда не считал себя хорошим учителем, Создатель упаси – это призвание требовало терпения, а он сей добродетелью не был одарен. Но Джулиан впитывал каждое его слово так, словно бы это была Песнь Света, и, сам того не замечая, Андерс начал предвкушать визиты мальчишки, готовый поделиться не только советами касательно заклинаний. Джулиан слушал его, разинув рот, с широко раскрытыми глазами, иногда даже записывал. Для Андерса естественным было чувствовать себя самым умным, забавным и замечательным человеком во всем Тедасе.

Тщеславие – это порок.
Было трудно поверить, что дух все еще добросовестно жалуется на то, что случилось так давно.
- А твоего мнения никто не спрашивал.
Ты был тщеславен. Я только называю вещи своими именами. Я не лгу. Я Справедливость.
Андерс вздохнул, выводя пальцами узоры в золе, усыпающей пол.
- Нет, ты не он.

Джулиан отдавал распоряжения группе младших магов – Андерс узнал некоторых в лицо, но имен не помнил. Там был тот бедняга, которого они каждые несколько месяцев спасали, в следующий раз обнаруживая в еще худшей передряге – Алан, вроде? Но почему он все еще здесь, он разве не был магом крови?
Большинство из них маги крови. Даже старый эльф. Я это чувствую.
Андерс не был уверен, почувствовал ли он ярость, или ужас, или печаль, или все это вместе и еще больше.
-Это не должно было зайти так далеко – прошептал Андерс.
Ты сам однажды сказал: люди совершают самые разные глупости из отчаяния. Но не беспокойся. Теперь у них есть тот, кто поведет их.
И впрямь, Защитник выглядел даже чрезмерно прекрасным - улыбающийся, ободряющий, поднимающий боевой дух толпы.
Не смотри.

Забавный факт: до встречи с Андерсом сама идея озаботиться притеснением магов ни разу не возникала в голове Джулиана. Андерс понимал – у мальчишки не было никаких причин размышлять над этим. Он был рожден свободным и вырос вдали от цепких лап Круга, и несмотря на то, что он знал, что башни, в которых жили маги, были мрачными, зловещими местами, и что храмовников следует избегать, он никогда по-настоящему не понимал, каково это - быть магом в Тедасе. Поэтому Андерс и счел своей обязанностью обучить мальчишку. Он рассказал ему, что это такое – быть осуждаемым, преследуемым, притесняемым, внушающим страх, лишенным всех радостей жизни, и больших, и малых – тех, которые люди, считающие себя нормальными, считали естественными. Он объяснил, каково это быть ненавидимым – и ненавидеть. Он настаивал на том, что это надо завершить, что мир должен измениться, и Джулиан кивал, впитывая каждое слово. Андерс видел, что мальчик не совсем понимал это – слишком уж абстрактно, слишком сложно и чуждо для парнишки, который большую часть своей жизни провел в какой-то забытой Создателем дыре в провинции Ферелдена. Но все же юный Хоук был талантливым учеником. В мгновение ока он наизусть запомнил все слова Андерса и послушно начал повторять те же мантры всякий раз, что они попадали в ситуацию, которая предполагала выбор между магами и Орденом. Его брат впадал в отчаяние, Авелин морщилась, а тевинтерский эльф трясся от ярости и сиял голубым светом, но мальчишке было все равно. В конце каждой либертарианской тирады Джулиан искал взглядом Андерса, весь трепеща от предвкушения, точно щенок, виляющий хвостом и ожидающий, что хозяин потреплет его между ушей и скажет, что он хороший мальчик.
Очевидно, он никак не мог взять в толк, что Андерсу нравились кошки.

Как раз в то время Андерс начал подозревать, что восторг мальчишки мог обозначать большее, чем просто попытка равняться на товарища-мага.
Это произошло через несколько дней после смерти Карла. Время было ужасное – хоть как Андерс старался найти в произошедшем крупицу смысла, он ощущал себя несчастным и беспомощным, и еще таким злым, как никогда в жизни, даже тогда, когда забрали его кота. Наверное, из-за того, что ему было так горько, он и зашел так далеко, когда мальчик начал утомительно расспрашивать о Карле и Усмирении, как всегда, полный своего безграничного детского любопытства.
Настолько конкретно, как он только мог без того, чтобы скатиться в вульгарность, с улыбкой, которую он полагал одновременно и соблазнительной и ободряющей, Андерс подтвердил, что интересуется мужчинами, а затем принялся внимательно изучать реакцию парня.
На мгновение ему показалось, что его предположения были неверны, и что чувства Джулиана к нему были всего лишь безобидным обожанием. Паренек так покраснел, что даже уши запылали. Он нахмурился, громко сглотнул и начал так заикаться, что и слова произнести внятно не мог. Андерс подумал, что Джулиан оттолкнет его, назовет грязным стариком, может, даже ударит, поскольку слишком смелым было предполагать, что этот неотесанный юный фермер окажется раскрепощенным достаточно, чтобы принять любовь между мужчинами. Когда мальчишка вылетел из клиники, даже не попрощавшись, и, скорее всего, для того, чтобы никогда не вернуться, он испытал облегчение вперемешку с некоторым разочарованием. Только дух в нем ликовал.

Я был прав.
Этот дух, он был так самовлюблен. Он наслаждался звуком собственного голоса больше, чем Орсино и Мередит, вместо взятые.
- Прав ты не был. Он все-таки вернулся на следующий день.
Я был прав в том, что хотел его ухода, уточнил терпеливо дух. Иногда Андерсу казалось, что ублюдок разговаривал с ним, как с слабоумным ребенком. Он вернулся, и вот посмотри, как много добра это нам принесло. Погляди, где мы сейчас.
Андерс поморщился.
- Просто заткнись, ладно?

В следующий раз, что он увидел Джулиана, вид у мальчишки был еще более решительный, словно бы ухаживание за старшим магом стало для него важным новым заданием. Наверное, Андерса самого можно было обвинить. Наверное, все эти разговоры об идеалах и принципах заставили его слишком увлечься ролью учителя. Слова, которые он использовал – «люди должны влюбляться во всего человека, не лишь в тело» - превратили простой флирт в утверждение, в ценность. А парень быстро перенимал всю систему ценностей Андерса. Он начал осыпать его самыми неподходящими подарками (амулет тевинтерской церкви, Создатель милосердный), неловкими комплиментами и уморительным флиртом, который к лицу был только кому-то с полным отсутствием опыта – Варрик вслух хохотал, Изабелла ежилась, а злой младший брат скрипел так, словно бы собирался умереть от стыда. Всякий раз, что мальчишка приходил в его клинику, пациенты умолкали, готовые ловить каждое слово этого нелепого фарса. Андерс никогда еще не сталкивался с подобным, с тем, чтобы с ним заигрывали так нелепо и настойчиво, точно бы он был не взрослым мужчиной, а девой из баллад. За этим, как он ожидал, должны были последовать цветы, или орлесианские шоколадки, или поэзия. Или драконья голова на серебряном блюде.
Это было забавно, это раздражало, это было мило и глупо. Это впрямь досаждало, и этого хотелось ожидать каждое утро теми мрачными днями. Это было чудесно.
Ты безумец. Он был просто дитя.

Духа ничто не радовало больше возможности помешать Андерсу погрузиться в воспоминания.
- Ох, да заткнись! – прошипел Андерс и прижал кулаки к вискам, словно бы намеревался придавить ублюдка внутри. – Я его не от груди матери оторвал. К тому же, это была его идея. Я его не заставлял.
Не заставлял? Она была там, слабая тень издевки в этом нечеловеческом, полном достоинства голосе. Я помню твои слова, даже если ты забыл. «Смехотворно», разве не это ты говорил? «Глупый щенок, попавший в кошачьи лапы»?
- Я… - Андерс хотел сказать что-то, хоть что-нибудь, чтобы заставить существо замолчать и наконец испытать хоть мгновение покоя, но слова не шли. – Я слишком устал для спора.

Но он же сказал ему. Предупредил. Он предупредил мальчишку, что добром это не кончится, что невозможно для человека столь ненормального, как Андерс, иметь обычные отношения, и уж точно не с молодым человеком, у которого впереди было такое блестящее будущее.
Как умно.
Дух одновременно говорил и цинично и обвиняюще. Андерс никогда не был уверен, в силу ли это какого-то странного, сухого чувства юмора, или же он был смертельно серьезен в своих обвинениях.
Сказать одуревшему от любви мальчишке, что объект его поклонения обречен – было все равно что тушить пламя маслом. Это только заставило его больше тебя возжелать. Ты это сделал нарочно.

- Этого я уж точно не делал!
Он снова повысил голос, и ученики бросили на него еще один неодобрительный взгляд.

Признай это. Тебе нравилось внимание.
- Чем больше я размышляю, тем сильней во мне уверенность, что стоило остаться в той Церкви и взорвать нас обоих вместе с ней. Обычный бум – и конец истории.
Дух несколько мгновений молчал. Андерс мог бы поклясться, что этим он давал понять, что смеется.
- Заткнись.
Я ничего не говорил.

Это все длилось около года, глупый период комических ухаживаний и подростковой драмы – год, в течение которого Андерс чувствовал себя центром вселенной. А затем случились Глубинные Тропы, и Джулиан разбогател, а Хоук-младший стал храмовником, и все изменилось.

Джулиан изменился.

Он перебрался в поместье в Верхнем городе, которое ранее принадлежало семье его матери, Амеллам, которые однажды были благородным семейством Киркволла. Идея аристократии его изрядно захватила – он увешал все стены фамильными гербами и наполнил особняк шелковыми коврами, античной мебелью и редкими вещицами со всех четырех сторон света. Он относился к Бодану и его умственно отсталому сыну с уважением, но всегда рад был подчеркнуть, что у него есть пара гномов-дворецких, которые занимались его делами. Он похудел, отрастил волосы и начал одеваться в бархат и парчу, которые стоили не меньше, чем пожизненный заработок ферелденского шахтера. Надо сказать, что выглядел он в них великолепно. Он скупил половину всей Черной Империи – кучу томов Смертного Сосуда, Томов о Магии, и Томов о Чем-то еще – и начал использовать слова длиной в полтора фута в повседневной речи, часто произнося их неверно, но быстро улавливая их истинное значение. Он всегда был умным мальчиком.

Джулиан изменился и в глазах окружающих. Неожиданно имя Хоука оказалось у всех на слуху – каждый желал добиться его внимания, и аристократы, и городские политиканы, и мошенники, и банкиры, Церковь и маги, даже чертовы Кунари. Когда он шел по улице, оборванцы бежали перед ним и вопили «Хоук! Хоук идет!», точно он был идолом толпы. Женщины вздыхали и старались приблизиться, чтобы взглянуть на него поближе, а негодяи прятались, так как справедливость Джулиана уже успела прославиться. Все его любили. Даже если слухи о том, что он отступник, ширились с каждым днем, никто не пытался донести о нем Ордену, даже некоторые из храмовников.
Изумительно то, как у людей всегда находится восхищение для привлекательных белокурых юношей с надеждой в глазах и большими словами на устах.

Тебе обидно, что ты сам так и не стал таким белокурым юношей.
Андерс моргнул.
Если бы вокруг никого не было, он бы, наверное, вскочил и ударился головой о стену, даже если духу от этого и не было бы вреда.
- Знаешь, порой эти твои теории меня потрясают. Для того, кто вечность прожил в Тени и делает вид, будто бы не понимает природу человеческих чувств, ты отличаешься наблюдательностью.
Еще пауза, которую можно интерпретировать как смех.
Я просто провел слишком много времени в твоей голове, хитро заметило существо.

Впрочем, даже несмотря на то, что дух был неправ насчет истинной причины – а он был неправ – в то время после Глубинных Троп Андерс и впрямь был расстроен.

Не то, чтобы мальчишка изменил свою точку зрения насчет положения магов – напротив, за прошедшие месяцы он начал гораздо серьезней относиться к этому вопросу. Он публично осуждал храмовников (Андерс гадал, связано ли это с тем, чтобы доказать что-то своему брату-изменнику), и гордо настаивал на необходимости отменить Круг, даже когда это было не слишком тактичным поворотом в разговоре. Он также отказывал многим заинтересованным поклонникам, и часто шутил, что сердце его принадлежит лишь Андерсу. К тому же, как только возникало важное задание, которым следовало заняться, Андерс всегда был первым компаньоном, которого Джулиан звал на помощь. Однако визитов невовремя в клинику, неуклюжих признаний в любви, часов, потраченных на абстрактные рассуждения о природе магии, когда Андерс рассказывал, а мальчишка слушал, больше не было. Джулиан для этого был слишком занят.

Прошло три года.

У Андерса не было причин жаловаться. У него была своя жизнь – его клиника, его пациенты, и его сеть Подполья Магов. Не то, чтобы ему нужны были отношения. Но тем не менее, он скучал по мальчишке – не по восходящей звезде, а по недавно сошедшему с корабля крепышу-фермеру, который пришел и влюбился в него.

Дети вырастают. Этот факт изменить нельзя.
Андерс спрятал лицо в ладони.
- Пощади меня, пожалуйста. Хватит с меня на сегодня твоей мудрости.
Так ты меня благодаришь за то, что я для тебя сделал?
Дух часто говорил загадками. Несмотря на то, что после всех этих лет Андерс уже наловчился расшифровывать его метафоры, сейчас ублюдок уж слишком темнил.
- Не имею понятия, о чем ты говоришь.
Дух с удовольствием потянул время, прежде чем ответить. На другом конце зала Джулиан разговаривал с тевинтерским эльфом, пожимал ему руку, обменивался пустыми любезностями.

Мне интересно, что бы ты делал без меня. Как раз когда вырез той пиратки стал слишком уж глубоким, когда долийская девочка начала слишком уж полагаться на его советы, а эльфийский воин начал приглашать его по ночам выпить вместе, я впал в буйство, и Джулиан снова обратил на тебя все свое внимание.
Андерс покрылся холодным потом.
- Нет. Все было не так.

Правда? Дух сделал паузу, словно бы желал дать человеку время сказать что-то другое. Так ты уже забыл про ту девочку? Девочку, которую ты едва не убил?

- Это не… - Андерс понял, что едва может говорить, и не в первый раз за ночь подумал о том, каково это – быть взорванным магической бомбой на мелкие куски, ощутить каждую клетку своего тела рассыпающейся в ничто. – Все было не так. Ты негодяй. Лжец. Безмозглый зверь из Тени.

Я не лгу.
Андерс вынужден был прочистить горло, прежде чем продолжил, боясь, что его голос будет прерываться, точно из-за слез.
- Ты знаешь, что произошло, - осторожно произнес он, будто стараясь убедить самого себя. – Я потерял контроль из-за сэра Алрика и его Решения Усмирением. К тому же, зачем бы тебе делать такое? Ты никогда не любил Джулиана. Ты всегда был против того, чтобы я им увлекался.

Ты так забавен, человек.
Ровный голос духа неожиданно показался несколько грустным, и Андерсу стало любопытно, впрямь ли он чего-то недопонял.
Все эти годы ты думал, что это я контролирую тебя. А о противоположном ни разу не подумал.
Потребовалось мгновение, чтобы переварить слова духа.
- Я отказываюсь верить, - прошептал Андерс. Пустое предложение, но он не знал, что еще сказать.
Тогда не верь, заключил дух, и замолк на последующие несколько минут.

Тот инцидент и впрямь изменил течение их жизни. Тевинтерский эльф начал его избегать, а Изабелла прекратила свои неудачные шутки про оргию на троих с двумя фактическими участниками, в то время как Джулиан всерьез и настойчиво озаботился состоянием Андерса, начиная походить одновременно на мамочку и на чрезмерно рьяного сторожевого пса. Он снова окопался в клинике, мозолил всем в Клоаке глаза своими слишком богатыми одеждами, и трясся над каждым словом и жестом Андерса. Это напомнило старые дни – разве что сейчас Джулиан не флиртовал. Он казался слишком встревоженным, наверное, даже смятенным.

Так что Андерсу пришлось сделать первый шаг.
Потребовалось для этого всего-то одно предложение – мальчишка сказал, что никогда не разрешит храмовникам забрать Андерса – и тот выдал глупейшую, слезливую, чрезмерно страстную тираду, которую выцепил из худшего пошиба любовных романчиков, но не осмеливался использовать ни на ком, так как она была слишком уж сентиментальна. Джулиан восторженно все проглотил так же, как впитывал ранее все Андерсовы слова, и немедля сделал ответное признание, с глазами мерцающими, точно от слез, о том, что никогда ни к кому он не испытывал таких чувств. Точно Андерс и сам не знал. Когда он поцеловал мальчишку, он почувствовал мятный запах его дыхания, аромат мыла от волос, такую свежесть, юность и чистоту, что голова закружилась. Джулиан обнял его, и не желал отпускать, неуклюжий, точно впервые кого-то прижимал, и пальцы его путались в перьях на плаще Андерса.
- Я думал, ты меня не пожелаешь, - сказал он, голосом дрожащим и совсем детским. – Я думал, что никогда не сумею стать достойным тебя. Что я для тебя был только сопляком, неважно, что делал, и как старался стать лучше.

До этого дня Андерс и сам не был уверен в том, почему он так бросился на шею мальчишке. Тогда ему казалось, что ему нужен якорь для собственного ускользающего здравомыслия, нужен кто-то, кто будет видеть в нем прежнего человека, а не одержимого, в которого он превращался. Но сейчас бодрые догадки духа казались куда более вероятными, чем он хотел бы признать. Возможно, он был прав. Возможно, Андерс просто хотел крепче привязать к себе мальчишку, ощутив, что Джулиан уходит из его рук.
Но какой бы ни была причина, было неожиданно приятно почувствовать, как тает мальчишка в его руках, смотреть ему в глаза и видеть чистое обожание. Хотелось еще и еще.

Позже, той же ночью, когда он лишил парня девственности на той самой роскошной, огромной постели – они наделали беспорядка с шелковыми простынями и пуховыми подушками, так, что Джулиан весь раскраснелся от одной мысли о том, что скажет его гном-дворецкий – Андерса поразило то, как легко ему удается шептать нежности и обещания вечной любви. Джулиан целовал его, прижимался к нему, смеялся и катался по кровати, и казался полным жизни и счастливым, таким счастливым, каким только столь юное существо и может быть. Андерс гадал, видел ли в нем Карл нечто подобное.
Мысль о том, что когда-то он тоже смеялся вот точно так же, показалась инородной.
Не странно, что он обезумел настолько, чтобы спросить у мальчишки, будут ли они жить вместе.

То, что было дальше, казалось периодом невозможного блаженства, весьма похожим на наркотическую мечту. Эти картины казались сейчас столь далекими – леди Леандра, неловко протягивающая руку, когда Андерс принес с собой все свои вещи в одном небольшом сундучке; Джулиан, провозглашающий всему миру, что он нашел Любовь Своей Жизни, продолжая тем, что заказывает всем в Висельнике выпить; Варрик, угрожающий описать подробности их любовной жизни в своей новой книге, Изабелла, поднимающая за них кружку, и тевинтерский эльф, который морщится так, точно его только что представили самому Черному Святому; Бодан, приносящий им завтрак в постель каждое утро; Джулиан, сидящий у камина и читающий вслух из своих книжек из Черной Империи, пока Андерс поправляет его произношение; Джулианов пес, жующий Андерсовы сапоги и начинающий рычать всякий раз, что они пытаются выпинать его из их постели; Джулиан, причесывающийся и бросающий полотенце в Андерса, советуя ему побриться; Джулиан, извивающийся, дрожащий и стонущий имя Андерса, когда кончает; Джулиан, хихикающий и радостно готовящийся испробовать новый постельный фокус, которому Андерс его только что обучил; Джулиан, спящий по утрам, с разметавшимися по подушкам волосами – и Андерс задумался о том, что, возможно, изредка счастливые окончания возможны даже для одержимых.
Если задуматься, наверное, эти дни были лучшими в его жизни. Лучше даже, чем первые месяцы среди Стражей.
Слишком грустно, что длились они так недолго.

Ты не можешь меня за это винить, неожиданно снова заговорил дух. Андерс дернулся – иногда он с легкостью забывал, что существо всегда было в его голове, читало его мысли.
Это ты разрушил сам.
Андерс набрал полные легкие воздуха и тяжело вздохнул. У него разболелась голова. К концу ночи все, что он будет чувствовать – боль в висках и голос духа, громкий, как гром небесный.
- Хоть в чем-то мы можем согласиться, - проворчал он, растирая лоб пальцами. – Но поведай мне, о мудрый дух, чье знание превосходит меру смертного разума, что еще я должен был делать?
Создание не ответило.

Все закончилось ночью, когда они охотились за серийным убийцей – в это дело Джулиан впутался для того, чтобы «Варрик мог написать свежую забавную историйку», несмотря на все протесты Андерса – и завершилось оно чрезвычайно жестоким поворотом событий. Никто не мог этого предугадать, и когда все произошло, ни один из них не знал, что сказать. Невероятным казалось то, что самые болтливые члены отряда держали рот на замке, и смотрели в пол. Андерс видел, что Варрик никогда и слова не напишет о том, что случилось в той литейной.
Последующие несколько недель превратились в кошмар наяву.

Боль Джулиана была так сильна, что у Андерса болело за него сердце. Мальчишка заперся в своей комнате, отказывался видеться с посетителями, почти не ел, вне зависимости от того, сколько Бодан молил, а эльфийская девчушка плакала. Иногда он днями не вставал с постели, а когда Андерс пытался к нему прикоснулся, не реагировал. Ночами парень часто не мог заснуть, и не раз Андерс просыпался для того, чтобы увидеть, как Джулиан смотрит в потолок, а слезы катятся по его щекам. Андерс чувствовал ярость и неописуемую беспомощность. Это было слишком тяжело для него. Хуже всего было то, что он не знал, что делать – в Башне Круга никогда не учили утешать. Но это надо было остановить.
- Ты не должен так поступать, - сказал он мальчишке однажды ночью, пропуская пальцы сквозь влажные от пота светлые пряди. Джулиан за последние недели совсем себя запустил. – Она ушла. То, что ты заморишь себя голодом, ее не вернет.
Вначале Джулиан не отвечал, просто свернулся калачиком и тяжело дышал, положив голову Андерсу на колени. Прошло много времени, прежде чем он заговорил.
- Я знаю, - прошептал он, непривычно хрипло. – Дело не в этом.
- А в чем? – мягко спросил Андерс, ощущая внутри растущую панику, и пытаясь, чтобы голос его звучал как можно спокойней. – Ты знаешь, что можешь сказать мне все, любовь моя.
Джулиан медленно сел, и когда наконец взглянул на Андерса, тот понял, что ответ ему не понравится.
- Дядя Гамлен кое-что сказал. Это заставило меня задуматься.
Андерс хотел обнять мальчишку, но тревожный взгляд Джулиана заставил его заколебаться.
- Не говори только, что ты близко к сердцу принял злобные излияния этого старого мошенника?
- Обычно я его не слушаю, ты сам знаешь, но теперь… - Джулиан протянул руку, схватил ладонь Андерса, видно было, что он напуган. – Он сказал, храмовники должны выловить всех магов, запереть, и вышвырнуть ключ. Он назвал магию проклятием, которое уничтожило нашу семью, сказал, что мама просто была следующей жертвой. К тому же, он сказал, что я был бы счастливей, если бы был обычным, как Карвер. Нормальным..
- Но это же глупости, любовь моя. – тряхнул головой Андерс, и вздохнул – Это как раз то отношение, против которого мы должны бороться.
- Я знаю, но… - голос Джулиана надломился. – Что, если мы ошибались?
Андерс ощутил, как сжалось сердце. Истинным значением вопроса было – ошибался ли он, и он знал это.
- Ты научил меня всему, что я знаю о мире, Андерс, и я правда благодарен тебе за то, что ты открыл мне глаза, - продолжил Джулиан. – Но иногда…иногда я задумываюсь. Может, все не так просто. Может, магию нужно контролировать. Ты же видел, что тот ублюдок сделал с мамой.
- Он был сумасшедшим! – Андерс чувствовал, что должен реагировать быстро, но слова получились слишком резкими, и Джулиан вздрогнул, слыша его тон. – Это заставило его сотворить подобное, не магия!
- Возможно. Но Гаскар ДюПуи тоже был сумасшедшим? – скорость, с которой Джулиан опроверг его аргумент, означала, что мальчишка и впрямь не раз спрашивал себя об этом. – Или тот мужчина, который писал некроманту и восхищался его работой – исследованием, как он его называл? Каждый ли маг крови, который срывается с цепи в Киркволле, имеет оправдание в виде сумасшествия? Если так, то мы живем в городе, полном ненормальных.
Андерс глубоко вздохнул. Он понял, что вся вселенная мальчишки – не исключая его собственный образ в глазах Джулиана – зависит от того, что он скажет сейчас. Один неверный шаг – и он навсегда потеряет Джулиана. Руки у него дрожали.
- Послушай, любовь моя, - произнес он, и заправил выбившийся локон за ухо Джулиана. – Тем, что заставляет этих бедолаг обращаться к магии крови, является нехватка свободы. Люди делают самые разные глупости из-за отчаяния. Они не видят иного выхода, кроме как обратиться к запрещенной силе. Это не извинение, это объяснение. И потому мы должны сражаться ради блага магов.
Джулиан не казался убежденным, но по крайней мере слушал.
- Мы должны показать им другие пути. То, что есть люди подобные тебе, любовь моя.
- Подобные мне?
С мгновения, что в глазах парня возникла знакомая ему искра, Андерс знал, что находится на верном пути.
- Да. Взгляни на себя, Джулиан. Ты так много совершил. Ты один из самых выдающихся жителей Киркволла, и ты – отступник. Тот, кто всегда был свободен. Магам ты нужен. Они нуждаются в тебе, как в примере. Вожде этой битвы.
- Битвы? – нахмурился Джулиан, но в голосе его мелькнул странный энтузиазм. – Ты говоришь про революцию? Дыханье Создателя, я никогда не подозревал, что ты задумал нечто столь грандиозное.
Я и сам не подозревал, подумал Андерс, но идея, судя по всему, оказывала слишком больше влияние на Джулиана, чтобы от нее отказаться.
- Мы сделаем все вместе, любовь моя. Мы все наладим, сделаем этот мир лучше. Просто не теряй веры, никогда. Киркволлу ты нужен, как вождь.
Джулиан смотрел в пол долгое время, прежде чем ответить. Он сжимал руку Андерса так сильно, что ногти впились в нее почти до крови, но Андерс не подавал виду. С мгновения, что мальчишка поднял голову и встретился с ним взглядом, Андерс знал, что победил.

- Пусть будет так, - прошептал Джулиан. – Если ты думаешь, что это правильно, Андерс. Если ты будешь счастлив, я стану лучше всех, стану самым благородным, самым сильным вождем, который может быть у магов. Увидишь. И я буду сражаться. Я буду сражаться изо всех сил, и я изменю мир ради тебя. Ради нас.
Джулиан поцеловал его, улыбаясь впервые за долгие недели.
- Я обещаю, Андерс. Ты будешь мной гордиться.

Так почему же ты не гордишься?
Это был хороший вопрос.

Защитник Киркволла, самый благородный, самый сильный вождь, который только мог быть у магов, обнимал Изабеллу. Объятие было на мгновение дольше, чем это необходимо, и хотя Андерс и знал, что дружба их была платонической, его болезненно уколола ревность. Ему почти захотелось швырнуть огненный шар в том направлении.
Скажи мне, человек. Он сделал все, что ты хотел от него, даже больше. Почему ты не гордишься?
- Убейся, - прошипел Андерс, и швырнул камушек, громко подпрыгнувший на камнях. – Мои причины тебя не касаются.

Тогда не смотри. Ты не должен смотреть на него.
В те месяцы, что последовали за их драматическим постельным разговором, Джулиан полностью посвятил себя своей новой миссии.
Его недавно обретенный статус Защитника Киркволла немало в том помог. Он спас город самым эпичным способом – менестрели обожали пересказывать историю о его дуэли с Аришоком в деталях, изящно опуская ту часть, в которой он бегал, укрываясь за колоннами, чтобы пополнить магические силы, или велел своему бедному слюнявому псу отвлекать кунари, чтобы он мог как следует прицелиться заклинанием. Множество бродячих сказителей и неустанная пропаганда Варрика быстро сделали Джулиана живой легендой, и каждая душа в Городе Цепей произносила имя Хоука с благоговением. И не только – кажется, ни одно важное событие не могло случиться без того, чтобы Джулиан высказал свое мнение. И люди слушали то, что он говорит. По правде, они его всегда любили, с тех самых пор, что он вернулся с Глубинных Троп, но теперь они его боготворили. Андерс думал, что такое поклонение обычно полагается только мертвым героям – как, к примеру, его злополучному собрату-Стражу, пожертвовавшему своей жизнью, чтобы завершить Мор – но к большому разочарованию Рыцаря-Командора, народ Киркволла предпочитали своего Защитника живым, здоровым и опасно влиятельным.

Чтобы завершить свою трансформацию в Защитника, Джулиан подстриг волосы, сделал татуировки на лице (и жаловался на то, как это больно), накачал мышцы и сменил свои красивые аристократические одежды на варварский наряд. Он был очень доволен своей новой внешностью. Для Андерса это был всего лишь маскарад, театральный трюк – нельзя изменить себя, поменяв цвет плаща – но Джулиан радовался, поэтому он не отчитывал мальчишку.

Однако он осуждал другие решения Джулиана.
Во первых, Джулиан настоял на том, чтобы Андерс оставался дома.
Он дал ему ключ от секретного туннеля, который соединял поместье Хоуков и лечебницу Андерса (зачем, святая Андрасте, вообще существовал такой тайный ход, было вне Андерсового понимания), и настоял на том, чтобы он никогда не ходил по улицам. Он заявлял, что это только ради блага Андерса, что храмовники стали слишком уж бдительными и безжалостными, но Андерс видел, что теперь, когда Мередит распоясалась, Джулиан побаивался очередного связанного с духом инцидента, который бы скорей навредил, чем помог, как и тот, с сэром Алриком.

Эм, я ничего не делал.
Андерс неожиданно расхохотался.
- Дыхание Создателя, да у тебя проклевывается настоящее чувство юмора. Даже не знаю, хлопать или отчаиваться.

Его смех, наверное, был слишком уж громким или пугающим, поскольку ученики заозирались и заерзали, словно хотели бы оказаться подальше от него.
- Это слишком уж смешно, - произнес Андерс, стараясь немного успокоиться. – Иногда ты и впрямь говоришь как Справедливость, но порой я вообще не могу тебя узнать. Ну, где я остановился?
На тех годах, что ты провел дома.
- Ах да. Те годы, что я провел, как тщательно охраняемая жена Защитника.

Джулиан был упрямым мальчишкой, настоящим ферелденцем. Вся его жизнь начала вращаться вокруг идеи революции – Цели, как он ее называл, причем с ощутимой заглавной «Ц». Он говорил о ней с заразительной страстью, преподнося, как улучшение, развитие общества, и даже те, кто не был слишком уверен в необходимости такого плана, в конце концов начинали кивать и поддакивать. Он начал втайне замышлять на пару c Орсино, спасал отступников и выводил их из Киркволла, саботировал храмовников когда только мог, и охотился за магами крови, прежде чем они успевали натворить сколь-либо заметных проблем. Он перехватил связи Андерса в Подполье Магов, создал сеть преданных последователей, который эффективно выполняли все его приказы. Он читал книги о политике и управлении – толстые, скучные тома, которые могли бы проломить череп, если бы свалились кому-то на голову – и больше не просил Андерса помочь с сложными словами. По ночам, после возвращения домой, измученным всеми теми чудесными делами, которые он умудрялся сотворить за день, он просто валился на постель и засыпал, настолько довольный собой, что даже не ждал, пока Андерс выслушает, что он сделал, и похвалит его, назвав хорошим мальчиком.
Он был блестящ, как и всегда. Это было невыносимо.

- У нас все превосходно получается, Андерс, - говорил он, когда их пути в поместье пересекались, и Андерс говорил, что чувствует себя заброшенным. – Мередит съезжает с катушек, но я держу все под контролем. Дай мне немного времени, и даже Первосвященница перейдет на нашу сторону. Не надо ожесточаться и быть таким подозрительным. Ты должен быть счастлив.

Частично Андерс понимал, что Джулиан прав. Частью он до сих пор хотел обнять мальчишку и крепко держать, вдохнуть запах мыла, впутать пальцы в взъерошенные светлые локоны. Но всякий раз, когда Джулиан успокаивающе улыбался ему и говорил так, точно Андерс был неблагоразумным, ему хотелось ударить мальчишку по лицу, сломать ему этот его хорошенький нос. Он посмотрел бы, как парень будет бегать и разжигать революцию, лишившись нескольких зубов.
Иной проблемой для Андерса стало то, чем заполнить свои дни.

Можно было проводить время в клинике, но с каждым уходящим днем количество пациентов, которые согласны были позволить ему заняться ими, уменьшалось. Как раз тогда начали распространяться те жуткие слухи о нем. Андерс понял, что это его собственная вина – слишком сложно было контролировать свой гнев, и он орал почти на каждого, кто входил в клинику, тыча в лицо своим манифестом – но тем не менее, он чувствовал себя подавленным. Все эти годы он лечил их бесплатно, исцелял заражение, держал за руку, когда они умирали, принимал роды, и некоторые даже называли детей в его честь. Но при первом признаке неприятностей неблагодарные ублюдки сбегали.
Очень по-человечески.

Он оставался дома все чаще. В лучшем случае он перечитывал все романы, которые и так уже и так выучил наизусть, или гладил старого пса мальчишки, который так никогда и не оправился до конца после битвы с Аришоком. В худшем ему приходилось слушать Бодана Феддика, который разливался о том, какой Мастер Хоук замечательный человек, почти такой же замечательный, как покойный Герой Ферелдена, или же считать, сколько раз дурачок произнесет «колдовство» в течение одного часа. Время текло медленно, так медленно, словно бы дело тут было в магии, и каждый день напоминал предыдущий. Андерс чувствовал себя одиноким до крика.
Я был твоей компанией.
- Да, в этом ты постарался. Помню, теми днями мы спорили так много, что та бедняжка-эльфийка чуть с ума не сошла.
Духу пришлось несколько мгновений подумать, прежде чем ответить.
Это был мой долг – указывать на твои ошибки. Я Справедливость.
- Сколько еще раз мне надо повторять? – Андерс вздохнул и прижался головой к стене. – Ты не он.
Иногда по ночам он шел в Висельник. Джулиан редко был там – у Защитника Киркволла было полно более важных дел – но остальные члены их отряда часто собирались вместе. Они пили, играли в карты, смеялись над только им понятными шутками, рассказывали анекдоты о тех их приключениях, в которых Андерс не участвовал. (Тогда он и узнал, что Джулиан недавно прикончил высшего дракона. Мальчишка даже не сказал ему об этом, куда там принести голову на блюде.) Он находил их компанию раздражающей и неприятной, и, судя по всему, это чувство было взаимным.
- С тобой невозможно разговаривать, Андерс, - однажды сказала ему Изабелла. – Да, магов притесняют, храмовники с цепи сорвались, жизнь несправедлива, и все в том же духе. Но Хоук старается, как может, чтобы это изменить, и у него получится, у него всегда получается. Если бы я была на твоем месте, я бы ценила то, что для меня так далеко заходят. Так что скажи этому своему Справедливости, чтобы поостыл, и когда в следующий раз Хоук вернется, не ори на него, а лучше оттрахай до потери пульса. Вам обоим это будет только на пользу.
- Он не делает это ради меня, - быстро ответил Андерс. – Он делает это ради Цели.
- Не понимаю я тебя, просто не понимаю. – Изабелла склонила голову и посмотрела на него с такой грустью, что стало больно. – А я когда-то считала тебя очаровательным.

Даже после многих лет, мысль о выражении ее лица, когда она это произнесла, печалила Андерса.
- Она права, знаешь, - рассеянно улыбаясь, сказал Андерс духу. Нечасто он первым обращался к созданию. – Я когда-то был очаровательным. И забавным. Это было до тебя. Я был самолюбивым, поверхностным, беспечным парнем, который любил рассказывать анекдоты о сиськах Андрасте. Я умел так взглянуть, чтобы коленки подогнулись – и носил сережки, и шелковые шарфы, и длинные волосы в аккуратном хвостике, и все считали, что я красавчик, хоть и чуточку глуповат. Я мог выболтать себя из любой передряги, и любил свою свободу почти так же, как любил развлекаться или флиртовать с девочками. Или мальчиками. И хотя я был поверхностным и ненадежным, даже порой трусливым, люди меня любили.

Последние слова прозвучали столь нереально, что он ощутил необходимость повторить их.
- Люди любили меня.
Андерс вздохнул, ощущая, как его головная боль все ухудшается, и постарался не думать о прошлом.

Джулиан подошел к долийской волшебнице. Она вся дрожала, словно собиралась расплакаться, и он нежно взял ее за руку. Она всегда смотрела на него с преданностью во взгляде, и Андерс подозревал, что она влюблена в мальчишку. Джулиан относился к ней с теплотой – даже хотя она была проклятым магом крови – но по счастью о чувствах ее не догадывался. Но сейчас Андерс не мог не заметить, как красиво они выглядели вместе, гибкая тоненькая эльфийская девушка и сильный молодой юноша, держащиеся за руки, словно бы они были идеальной парой, которая откроет миру новое светлое будущее.

Андерс закрыл глаза.
И вот мы пришли к твоему великому плану.
- Забавно, как ты называешь его «моим великим планом», даже если считаешь, что ничего великого в нем нету.
Это, казалось, сбило духа с толку, и ему понадобилось подумать пару мгновений, прежде чем найти что ответить.
Зачем ты сделал это, человек?
Менять тему было излюбленной методой существа уклоняться от спора, который он не понимал. Чтобы люди снова тебя полюбили?
- О, ты мог найти что получше сказать. – тихо хихикнул Андерс. – До сих пор у тебя порой случались довольно интересные теории, но то, что ты теперь выдал, почти не имеет смысла.
Пауза. Возможно, дух думал, что еще сказать, или же просто смеялся.
Мы оба знаем причину.
- Да ну, так уж и знаем?
С закрытыми глазами Андерсу казалось, будто в мире ничего нет, кроме духа и его головной боли.
- Что, если я тебе скажу, будто впрямь верил, что нет другого выбора? – сказал он спокойно, тихо. – Джулиан хотел свою революцию – мою революцию – но слишком уж запутался в политике и переговорах. Он попал в патовую ситуацию. Кто-то должен было хоть что-то сделать, поэтому я взял это на себя вместо него. Я убрал возможность компромисса, потому что компромиссов здесь быть не могло. Я дал ему то, что он хотел, чтобы он исполнил мою мечту. Ту мечту, которая заставила меня поддаться тебе, впустить тебя в свое тело – свободу для магов, дух, если ты помнишь.
Я помню, человек. Ровный голос духа был окрашен чем-то очень странным, словно бы существо, как ни странно, ностальгировало. Я просто не уверен, что ты помнишь. Особенно теперь, когда ты лжешь сквозь зубы.
Андерс знал, что он должен опровергнуть эти слова, протестовать – такими уж были правила игры между духом и им – но их разговор слишком уж далеко их завел. Он просто чувствовал себя оцепеневшим, старым, слишком уставшим, чтобы продолжать игру.
- Ты выиграл. Признаю. Я лгу.
Этим он достал духа. Ублюдок замолк.
Когда Андерс открыл глаза, Джулиан говорил с Варриком. Гном потрепал парня по плечу, и, наверное, сказал что-то не очень приятное, так как Джулиан нахмурился и закусил губу, забывая о своей роли Защитника Киркволла. Затем, на долю мгновения, он взглянул в сторону Андерса. Хотя мальчишка очень быстро отвел глаза и продолжил разговор с гномом, Андерс почувствовал, что сердце его забилось чаще. Наверное, они говорили о нем.
Стыдись. Он доверял тебе. Он любил тебя. Ты, безумец.

То, как дух с нажимом произнес слово «любил», заставило Андерса вздрогнуть.
Помнишь, как он был счастлив, когда ты сказал, что нашел способ разделить нас?
Андерс мог вспомнить широкую улыбку Джулиана и радость в его глазах, когда он рассказал ему этот план. Мальчишка обнял его, сказал, что сделает все, чтобы помочь, и на мгновение перестал быть похож на Защитника Киркволла, и снова сделался неуклюжим, впечатлительным крестьянским парнем из Лотеринга. Андерс испытал странную вину за то, что лжет ему.
- Я должен был ему хоть что-то сказать. Другие заставляли его охотиться за рабовладельцами, исследовать дома с привидениями, торговаться за пиратский корабль, изгонять демонов из древних зеркал. Что я должен был сделать, сказать ему, что я хочу, чтобы он поблуждал по пещерам, раскапывая всякую дрянь, просто ради смеха?
Дух, кажется, не впечатлился горьким юмором Андерса.
Даже после того, как он поймал тебя на лжи, он доверял тебе., упрямо продолжил он свою литанию. Он отвлек Первосвященницу для тебя. Он любил тебя. Ты, подлое ничтожество
- Я должен стыдиться, - прошептал Андерс, вспоминая, как перебирал волосы Джулиана пальцами. – И впрямь, я должен стыдиться.
Создание не умолкало, голос его был все громче, а энтузиазм возрастал, словно бы оно обращалось к целой аудитории, а не к одному мужчине внутри его головы.
И снова ты меня использовал. Ты и-с-п-о-л-ь-з-о-в-а-л меня! А почему бы и нет? Я лучшее оправдание всем твоим грехам. Я лучшее орудие привлечения внимания. Тебе повезло, что у тебя есть я. А ты ведь хитрец, ты всегда таким был. Какой умный план ты придумал. Так искусно нашел способ избавиться от многих проблем одним ходом. Не думай, что можешь скрыть их от меня. Ты, безумец.
Дух сделал паузу, ожидая, что Андерс вмешается в его речь, но тот не поступил, как он ожидал.
Ты не мог позволить какому-то ферелденскому выскочке обставить тебя, украсть твою роль, конечно же. Ты не мог позволить миру восхищаться этим жизнерадостным белокурым юношей, у которого все так легко получалось, пока ты превращался в сумасшедшего старого чудака. Это должна была быть твоя битва. Твоя Цель. Твое имя должно было быть вписано в историю, завистливый червь. Зеленоглазое чудовище.
- Пожалуйста, перестань. – наконец произнес Андерс, отлично зная, что создание не замолчит.
И есть еще другое преимущество, не так ли? Никакая Цель не может отнять у тебя твоего любовничка, собственнический фанатик, и не имеет значения, сколь она важна. Не имеет значения, что он все делает ради тебя. Безупречная идея, этот твой план – как вы, люди, называете подобное, «беспроигрышная ситуация»? Ты взрываешь Церковь и начинаешь войну. Если он убьет тебя за твое злодеяние, ты умрешь мучеником, а он продолжит жить с твоей кровью на руках и с твоим именем в сердце. Если он пощадит тебя, вы оба обречены на жизнь беглецов, скрываясь, путая следы на весь остаток своих дней, и вновь у него не будет никого, кроме тебя. В любом случае при тебе останется и Цель, и мальчишка. Ты, одержимый.
- Ты как-то уж слишком увлекся, - пробормотал Андерс. – Если я безумец, тогда и ты тоже.
Великолепный план, настаивал призрак, не обращая на Андерса внимания. Чудесный план. Слишком плохо, что он провалился.
Андерс вздохнул.
Какой просчет.
Создание определенно наслаждалось, используя это слово. Если бы оно только не являлось верным.

@настроение: *нежно любит этот текст*

@темы: Фанфики

---

Вместе

Heh...never intended to post this one, but well...
А вообще, дело было ночью пару дней назад, виноват красивый арт и пафосно-романтическое настроение. Каким оно было, таким и написалось.
Не тапкайте меня, я всегда начинаю в фэндоме с маловнятных и страшно слюняво-романсных зарисовок, мне самой позорно.

Фэндом: ДН
Жанр: зарисовка
Пэйринг: Мэтт/Мелло
Рейтинг: PG, дабы его...
Саммари: ээ...эээ...постсмертное, что ли...

Небеса опрокинулись над ними закатно-ярким шатром, играя оттенками от алого к оранжевому, с золотыми полосами облаков. Непонятные небеса непонятного места. Тяжелое, огромное солнце медленно опускалось вниз, за горизонт, и его усталые лучи ласкали волосы Мелло, делали их медовыми, очень теплого золотистого оттенка. Тихо шелестела трава на обрыве, сухая и белая.
Вечер. Еще один вечер еще одного дня, когда они вместе. Видишь, М, я всегда говорил, что мы будем вместе, думал Мэтт, лежа рядом с Мелло, любуясь им без лишних слов, которых тот все равно не любил - к тому же, как расскажешь ему, что он восхитительно красив - и по вечерам, и всегда, и даже посли смерти? Когда умираешь, время останавливается, песчинки зависают в воздухе, и дальше ты уже не делаешь ни шага, даже если бежишь изо всех сил. Правда, бегать незачем, никуда не убежишь... Время Мелло уже остановилось, он навсегда останется вот таким - как сейчас, подпирающий подбородок узкой ладонью, с чуть угрюмым выражением светлых глаз, в лице все еще так много детского, в каждой черточке, нетронутой огнем. Завистливые боги - что-угодно совершенное вызывает их гнев, вот и его совершенство было уничтожено тем проклятым пламенем. Но теперь, в этом теплом сиянии, купающем их, это совсем не бросается в глаза, думает Мэтт про себя, и ты сейчас совсем золотой, Мелло, совсем золотой...

На этот обрыв приводит узкая, петляющая в траве дорожка. Мелло первый разведал сюда путь, и начал приходить - сперва раз в несколько дней, теперь чаще. Потом Мэтт начал составлять ему компанию. Иногда они говорили, чаще молчали. Все равно для разговоров хватало времени, того самого, которое теперь уже никуда не двигалось.
Однажды Мелло спросил, щурясь и разглядывая что-то за выгнутой линией горизонта, спросил, было ли Мэтту страшно умирать.

- Было?.. - без какого-либо любопытства повторил он после короткой паузы, хотя было ясно, что ответ его интересует.
- Нет. - честно признал Мэтт, заложив руки за голову. - Не было.
Не успеть испугаться, и почти не почувствовать боли...
Ради тебя - хоть тысячу раз, сам знаешь, подумал он еще, но ничего не сказал вслух.

- А мне было. - через пару минут признал Мелло, и это было самое странное признание, которое он когда-либо делал Мэтту. Спокойствие на границе апатии. Теперь у него это бывало - иногда, чаще вечерами. В остальное время он был обычным Мелло, таким же, как и когда он был живым, и безрассудно мчался навстречу собственной судьбе, по-юношески дерзко бросая вызов всему миру, и песчинки его времени продолжали сыпаться.
Конечно, ему было страшно. Но, наверное, все же не так страшно, как оказаться потом одному - чтобы некому было рассказать, что выжил, и чтобы некуда было возвращаться...
Мелло молчал, но не потому, что ему не хотелось говорить. Просто о таких вещах он говорить не привык - даже Мэтту.
Потому что ему было очень страшно, и очень больно, но к счастью, это длилось не так уж и долго. Не так уж и долго - ему пришлось оставаться совсем одному во всем мире, после того, как он увидел: кольцо машин, залитый кровью асфальт, одинокая фигурка, прислонившаяся к дверце машины в центре - пришпиленная очередью выстрелов. Он недолго себя винил. Наверное, кровь Мэтта еще не успела остыть - когда Мелло догнал его, взял молча за руку, и они просто куда-то пошли. От темноты - к свету. Под непонятные небеса непонятного мира.

- Хорошо, что Эль нас ждал...
- Еще бы... - проворчал Мелло спустя еще пару минут, хотя покосился с странным выражением. Но даже эту гримаску сейчас смягчали лучи этого солнца.
Трава шелестела. Тихо, будто нашептывала какую-то историю. Я же тебе говорил, мы всегда будем вместе, думал Мэтт, вспоминая, как жестоко его высмеивал Мелло за эти слова, как и за слова любви, швыряя их ему в лицо, снова и снова, когда у него было особо гадкое настроение. Он всегда делал вид, что ненавидел слушать такие вещи. И возвращался за ними снова и снова, зная, что Мэтт никогда не устанет их повторять - и что только с ним можно разок - чтобы все просто, после бури плохого настроения, обвинений и проклятий миру за то, что он таков, каким есть - утомленно обнять, голову на плечо, и долго-долго не отпускать, так, что казалось, ничего лучше не существовало в том проклятом мире...
Даже больше, будто они были созданы для того, чтобы просуществовать эти короткие мгновения - истинного тепла и понимания и самой искренней любви, на которую могут быть способны два почти еще подростка,у которых никого не было кроме друг друга, если уж по правде, и честно...


...Эль тогда просто посмотрел на них - темные глаза его были теплыми, и почему-то грустными.
- Я рад вас видеть. - сообщил он просто, руки в карманы. Мэтт помнил, что почти не удивился, а Мелло не менее просто подошел к нему почти вплотную, взял за руку, заставляя вытащить ее из кармана, и так, держа в ладонях, словно грея, что-то прошептал.
Тогда грусти в глазах Эль стало чуть меньше, хотя грусть была бесконечной, а улыбка его - еще мягче, хотя мягкость ее и так была безмерной.

- Видишь, я всегда говорил тебе, что мы будем вместе...
Мелло пробурчал что-то, сердито, мол, сколько можно, знаю уже, слышал не раз, не два, не сто...
Солнце, тяжелое и яркое, упало за край земли, оставив лишь сноп лучей, золотящих облака.
Мэтт, ощутив на своей руке ладонь Мелло, тихо улыбнулся, жуя травинку. Ему хотелось сейчас подняться, потянуться взять Мелло за подбородок, и поцеловать его в губы, но он решил сделать это позже. Темнота для этого подходит лучше; а скоро уже стемнеет...

Да и кто из них смог бы остаться жить без другого?..
Поэтому теперь они остались вместе - после смерти.

- Интересно, Ниа тоже сюда придет - когда-нибудь? - однажды полюбопытствовал Мэтт.
- Пусть только придет. - хмуро пообещал Мелло, разглядывая свои пальцы. - Сразу же вылетит в какой-нибудь рай. Ускоренными темпами.
А вдруг этот рай здесь, хотел было сказать ему рыжий, но не сказал. Все равно Мелло бы не понял - он никогда _не хотел_ понимать таких вещей.
...и если Ниа придет, будет забавно, хотел он добавить. Но опять-таки не добавил.

На обрыве Эль бывал с ними редко. А один - часто.
Однажды Мелло с ним долго говорил, оставив Мэтта одного маяться в отдалении, и когда вернулся, долго молчал. Потом все же ответил на закономерный вопрос.
- Он ждет.
- Кого? - не понял Мэтт. Затем понял.
- Ждет его. - очень понятно разъяснил Мелло, и умолк.
Эль смотрел на опрокинутые небеса, и со спины казался безмерно хрупким и одиноким.
Нам легче, подумал тогда Мэтт. Мы вдвоем.

***

Поднимается ветер, и трава снова начинает шептать, рассказывая об этом странном мире, его странном небе, и людях, которые приходят сюда, потому что их времени пришел конец, и оно застыло. Солнце наконец скрылось совсем, и сверху начинает опускаться темная синева, на которой - незнакомый рисунок крупных холодных звезд. Мелло вздрагивает, когда дует ветер, и теперь уже Мэтт и впрямь приподнимается, привлекает его к себе, обвив узкие плечи руками, и греет. Мелло не сопротивляется, не язвит - голову ему на плечо, будто просит не отпускать, никогда, никогда.
Но мы же и так всегда будем вместе, ты сам это знаешь, хочет сказать Мэтт, но не говорит, потому что знает, что Мелло сейчас думает о том же.
И пока не станет совсем темно, они не уходят с этого странного места.

- Пойдем? - шепчет Мелло тихо, прежде чем его сухие мягкие губы касаются шеи рыжего.
- Пойдем. - соглашается Мэтт, поднимаясь и помогая подняться ему. - Эль, наверное, ждет.
Отсюда к тому месту, которое теперь стало их домом, не так уж далеко, и несмотря на то, что стало уже холодно, они не спешат, путаясь в высокой, серебристо-серой в сумерках траве. Потом, наверное, Мелло надоест, он сорвется на бег, и Мэтт бросится его догонять, потому что, где-то глубоко в душе все же боится отпускать от себя Мелло далеко, потому что всего на миг, короткий миг безумия между болью и смертью, может показаться снова, что им уже никогда не дотянуться друг до друга...
Но то время в прошлом, все время в прошлом, теперь есть только растянувшийся в вечность миг между падением двух песчинок - впрочем, это касается только того, что _они_ не переменятся, а что переменится, что может перемениться - неизвестно.
- Дай руку. - просит Мэтт негромко, и сразу же ладонь Мелло оказывается в его ладони - потому что он ждал, и они переплетают пальцы. Но неуверенность еще остается, следует за ними, а потом - прохладный порыв ветра, и смешок Мелло, когда он - совсем золотой, хотя в сумерках этого не видно - произносит.
- Давай, скорей. Эль заждался, а здесь холодина.
И без перерыва вслух.
- Чего ты боишься? Мы же никогда...
- Не расстанемся. - продолжает за него Мэтт.
Мелло смеется и вырывает у него руку.
- Догоняй!..

09.12.2007

@настроение: ah, well...

@темы: Фанфики, gravitas morbi

---

Coma

Когда очень хочется что-то написать, а долго ничего не выходило, и вообще руки кривые, и мозги немного наперекосяк, и вообще, глупо...
Но захотелось.В общем, тапки не принимаются категорически. За предсказуемость гомен. Хотелось - значит, хотелось.

Фэндом: ДН
Пэйринг: Лайт/L
Рейтинг: PG-13
Жанр: humour, romance a bit
Саммари: драться нехорошо. ))) От этого бывают страшные последствия.
Предупреждение: брЭд.) Не Кроуфорд. Просто бредятинка. Бывает такое, когда долго не пишешь. ООС Лайта, я люблю с него издеваться.)))

вас предупреждали)))

Миса в волнении стояла посередине комнаты, в которой уже образовался неплохой хаос, и большущими глазами наблюдала за разворачивающейся перед ней сценой. И прижимала кулачки к груди. И изо всех сил болела за...

Хрясь.

- Негодяй!

Шлеп.

- Кира!

- Я не Кира!

Грохот.

- Кира-Кира!

- А вот... - треск - докажи!..

- А вот...докажу! И не со...

Бум.

- Оу...Больно!

- Вот тебе!

- Сейчас ты у меня...получишь...Кира!

- Сам такой!

Пяткой в челюсть.

Кулаком слева.

Дернуть за цепь.

Треск. Шлеп. Хрясь. И по новой.

Продолжалось это все уже, наверное, несколько минут, и Миса подумывала о том, чтобы либо хлопнуться в обморок (в тайной надежде, что Лайт немедленно обо всем забудет, и помчится к ней), либо завизжать на том перепонколопающемся уровне, на какой способны лишь блондинки, увидавшие мышь или жабу, или своего бойфренда, который как раз получает трепку.

Тут ей пришлось отскочить в сторону, потому что дерущиеся Лайт с L переместились ближе к центру комнаты, продолжая увлеченно пытаться покалечить друг друга. Создавалось впечатление, что это приносит им немало удовольствия ("Кира! - Я не Кира! - Нет, Кира! - Да не Кира я!" - тем более, что тема была любимой, и спорить по этому поводу они могли часами.

- Признай...что...справедливость...восторжествует! - требовал Рюзаки, подныривая под кулак Лайта, и пытаясь поставить ему подножку.

- Нифига!..то есть, я не Кира! - возмущался Лайт, пытаясь дать настырному противнику под ребра.

- Кира-Кира!

- Не Кира!

Взгляд Мисы тем временем блуждал по комнате. Надо было что-то срочно сделать, но поскольку Миса была самой натуральной блондинкой, ничего достаточно подходящего придумать ей не удавалось. Взгляд ее скользнул по диванным подушкам, валяющимся на полу - сам диван товарищи перевернули еще в самом начале драки, и пару минут увлеченно продолжали на нем свое черное дело - то есть, молотили друг друга чем попало, но чаще ногами/кулаками. Нет, чтобы пытаться их разнять, прицельно кидая подушками - не делать этого даже Мисе хватило ума. Затем взгляд блондинки зацепился за вазу. Ваза чудом уцелела среди всеобщего бедлама, и одиноко стояла в окружении перевернутого столика, обломков фикусовой кадки, самого фикуса, переживающего, кажется, уже третью пересадку в новый дом, (не учитывая грядущую четвертую) и уже начинающего понемногу желтеть, рассыпанного по ковру печенья, и прочих невинных жертв двух защитников справедливости.

Поначалу Миса просто захотела спасти несчастную вазу, и взяла ее в руки. Потом в голову ей пришла мысль о том, что если вазу половчее кинуть на пол, грохот будет довольно значительный, и, возможно, это повлияет на слишком увлекшихся мальчиков. Но потом случилось непредвиденное - в этот момент драка на миг приостановилась - противники, тяжело дыша, примеривались друг к другу, размышляя, как бы нанести урон посерьезнее. Лайт стоял возле перевернутого дивана, потирая подбородок, с воинственным блеском в глазах, а L оказался стоящим спиной к Мисе.

- Прибью я тебя, Рюзаки. - пообещал Лайт, ощетинившись.

- Руки коротки, Лайт-кун. - сообщил ему L довольно. - А это обещание, кстати, на двадцать процентов поднима...

- Не Кира я!

- Кира!

- Нет!

- Да!

Драка грозила вступить в новую фазу - детектив опять схватил цепь, намереваясь дернуть Лайта на себя, но Миса, живо представив себе, как сейчас ее Лайтику снова будут делать больно, все же завизжала. В лучших традициях блондинок - громко и отчаянно.

И треснула Рюзаки вазой.

По голове.

L еще пару секунд стоял, затем пальцы его разжались, выпуская цепочку, и детектив, не издав ни звука, рухнул на ковер.

Миса ошарашенно посмотрела на него, пытаясь понять, что случилось, да и Лайт выглядел совсем офигевшим, когда противник вдруг взял и разлегся прямо посередине выяснения отношений. Если бы L видел это офигение, он бы наверняка нашел, что ехидного сказать Лайту, но участвие его в немой сцене "что за хренотень вдруг стряслась, было же так весело?" было минимальным.

Затем Миса завизжала вторично. Очень, очень громко.

- Е-мое... - пробормотал Лайт, выйдя из ступора, и весьма прытко бросился к детективу, не обращая внимания на свою блондинку. Пальцы его заметно подрагивали, когда он коснулся шеи L, но через пару секунд он с облегчением вздохнул, ощутив ровное биение пульса.

- Он живой...

Миса очень боялась пошевелиться, понимая, что сейчас Лайтик будет сердиться. Очень. Но Лайт был сейчас весьма занят - он аккуратно поднял детектива с пола, приглушенно чертыхаясь, и потащил к дивану, грозя запутаться в цепочке и разбросанных вокруг целых и не очень предметах обстановки. Обнаружив, что диван их усилиями давно уже перевернут, и его ножки тоскливо направлены на противоположную стену, он чертыхнулся уже не так приглушенно.

- Миса, мать ттт...помоги, короче!

Не до конца очнувшаяся Миса пискнула, на автопилоте среагировав на приказание Лайта, и помчалась помогать.

- Эй, L...подъем, солнышко светит... - потребовал Лайт, легонько похлопывая невинную жертву вазы по щекам. Детектив никак не реагировал, и ему понемногу становилось тревожно. И хотелось немедленно убить Мису, маячившую за его плечом, причем ничего от наклонностей Киры в этом желании не было. Однако рассудительно решив, что это Рюзаки мало чем сейчас поможет, а Миса - она никуда не денется, хоть как бы ему хотелось, он решил продолжать пытаться реанимировать L. Впрочем, тот был вполне жив, хоть и без сознания, так что реанимация ему не требовалась, и Лайт, по сути, не знал, что делать, несмотря на свою хваленую гениальность.

- Может, полить его водой? - предложила робко блондинка, и Лайт нечленораздельно и зло заворчал, затем членораздельно буркнул.

- Ага, сперва оглушить, потом утопить...И как я теперь докажу, что я не Кира, и что не я это подстроил?

- Ну, он же живой...- пробормотала Миса несчастно. - Лайтик, я...это...не хотела...

"Ага, так я тебе и поверил" - хотел было сказать Лайт, но не сказал, решив вместо этого беспокоиться за детектива. Правда, ему бы уже полагалось очнуться, тем более, что Миса не так уж сильно его стукнула, и уже несколько минут прошло...

В этот миг в коридоре послышался дружный топот, затем распахнулась дверь, и в изрядно развороченную комнату вломились очередные участники веселого дела поимки Киры, имеющие сомнительное счастье наблюдать миниатюру "пара убивцев над телом своей жертвы". Затем все хором зашумели, окружив диван, охая и наперебой советуя, что нужно делать.

L очень мирно лежал, не реагируя на суету, и, кажется, ему одному было очень хорошо.

***

Миса громко и несчастно рыдала, забившись в уголок. У нее для этого были кое-какие причины. Лайт, услышав последние новости, после которых на минуту впал в хороший ступор, занимался тем, что делал три шага - на длину цепочки - в одну сторону, затем три обратно, и так уже минут пятнадцать со скоростью двадцать рейсов в минуту. Остальные осуждающе смотрели на эти метания, которые очень помогали делу, ну, а L...он ничего не делал, ему не полагалось по состоянию организма.

- Как в коме?! - бушевал Лайт, бегая туда-сюда. - Быть того не может! И что...что теперь делать?

Остальные ответили ему дружным взглядом, означавшим "ты тут теперь самый умный, ты и думай".

- За что?! - вопросил Лайт у небес, на миг прервав свое курсирование. Небеса не удостоили его ответом. Остальные осуждающе молчали. Впрочем, сейчас Лайта это мало интересовало, он лихорадочно размышлял, как выйти из этой ситуации, и все выходило, что гениальность его куда-то испарилась, потому что он в упор не мог ничего придумать. Собственно, кроме того, чтобы хорошенько потрясти L, чтобы он перестал притворяться, или не заявить, что "это все его вина!".

После того, как L, несмотря на всевозможные попытки привести его в чувство (вода, нашатырный спирт, тортик, два тортика, обещание целого кондитерского магазина в его распоряжение на сутки), так и продолжал тихо-мирно лежать на диване, не открывая глаз и на окружающую обстановку не реагируя, народ наконец обеспокоился всерьез, и решил вызвать врача. Врача вызвал очень мрачный Ватари, которого очень не обрадовало то, что стряслось с его подопечным по кое-чьей вине. Причем все мрачные взгляды доставались Лайту, который вроде как был ни при чем, но с другой стороны, блондинка-то была его...

Ну, а диагноз, который врач поставил, подействовал на присутствующих, как локальный взрыв - L был жив, вполне здоров, никаких особых повреждений кроме тех, что он получил в драке (то есть, пара вполне невинных синяков), ну, и шишки на затылке, (вечная память вазе...) однако по каким-то странным причинам - возможно, виной была гениальная физиология организма - оказался в коме.

Миса всхлипывала. Лайт продолжал курсировать. Остальные смотрели. L опять находился в самом выгодном положении - правда, относительно, но, по крайней мере, он ничего этого не видел.

...Был совет. Решали, что делать, под аккомпанемент всхлипываний Мисы, старательно закрывавшей лицо ладонями - чтобы никто не видел довольной улыбки, появившейся после того, как до нее наконец дошло, что этот растрепанный страшилка теперь не будет приставать к Лайту. Решили L не трогать - потому что ничего другого с ним поделать нельзя было - и подождать, пока он не придет в себя сам по себе (по возможности, как можно скорее). Еще до этого решили заставить Лайта сесть, потому что его мельтешение изрядно поднадоело. Решили продолжать искать Киру. Решили, что главным пока будет Лайт (как самый умный и потому самый крайний). Решили, что Мису, как блондинку, наказывать не надо - отсутствие мозгов и так самое большое наказание (вслух не высказалось, но подразумевалось единогласно). Больше ничего не решалось. Надо было действовать дальше, но почему-то не действовалось.

Лайт занимался тем, что очень внимательно рассматривал свои руки, затем вдруг понял, что от наручника на его запястье к второму наручнику на руке L по прежнему тянется цепочка. Поскольку быть прикованным к...нет, не телу, поспешно одернул он себя, но не так уж и далеко от этого - ему не хотелось, он пробормотал.

- А теперь это уже можно снять? Все равно Рюзаки сейчас...эээ...не может за мной следить.

Вот тут-то Ватари и усмехнулся. Очень нехорошо. И задушевно сообщил.

- Поскольку Рюзаки не давал по этому поводу никаких распоряжений...то - нет.

- Чего?! - изумился Лайт. - Но...так же нельзя! Я имею ввиду...то есть...он же...я же...

- Ничего страшного, - продолжил Ватари, усмехаясь. - Цепочку мы удлиним. Я уверен, что вы абсолютно согласны с этим решением, и понимаете его важность, Ягами-сан. Кроме того, Рюзаки наверняка вскоре придет в себя, поэтому ваши неудобства будут временными.

Лайт пытался подобрать челюсть.

Миса опять зарыдала, на этот раз вполне непритворно - поняв, что этот бессовестный страшилка по-прежнему будет куда ближе к Лайту, чем она.

Угадайте, кому было хорошо в данной ситуации.

...А за окном пошел дождь.

***

Лайт сидел на полу и с остервенением печатал. Ноутбук терпел это насилие, и иногда замученно вспискивал. За окном шел дождь. Со времени проишествия прошла уже неделя. И всю эту неделю Лайт был прикован к...нет, не телу, настойчиво напоминал он себе, не телу. По крайней мере, к живому пока телу. Ну да, не очень живому, но все же...

L бы наверняка обиделся за "тело", тем более, за "не очень живое тело", но он по прежнему находился в своем коматозном состоянии, и, похоже, не собирался пока возвращаться к борьбе с Кирой и обычному поеданию сладостей. Лайт уныло оторвался от ноутбука, и посмотрел на кровать. Наблюдать Рюзаки в нормальном горизонтальном положении, с закрытыми глазами, на вид совершенно спокойно спящего, но на протяжении столь длительного времени было как-то...странно, но он уже начал понемногу привыкать. Как и привыкать к параноидальному ощущению того, что L нагло притворяется. Потому что неделю пролежать совершенно неподвижно только для того, чтобы усыпить его бдительность было слишком даже для эксцентричного детектива. Тем более, что он мало что мог наблюдать, симулируя глубоко бессознательное состояние.

Вообще, с тех пор, как его выпустили из камеры, жизнь Лайта была совсем не сахарной, но теперь она стала на несколько порядков хуже. Во первых, работать теперь приходилось за двоих, при этом не покидая комнаты, в которой уложили L. Во вторых, не с кем было посоветоваться, поругаться, подраться, и так дальше, так, что Лайт ощущал, что скоро позеленеет от скуки. Если ему надо было куда-то выйти, появлялся мстительно доброжелательный Ватари, чтобы составить ему компанию, так что младший Ягами предпочитал на втором конце цепочки все же детектива. Иногда в дверь скреблась Миса, полной мерой осознавшая свою абсолютную вину в его теперешнем положении. Лайт отвечал неразборчивыми ругательствами, и Миса убиралась, а он опять углублялся в работу, благо той лишь прибывало.

Иногда забегал Матсуда, чтобы составить ему компанию, но обычно это длилось недолго - и хорошо, потому что в такие мгновения Лайт всерьез старался сдержать себя и не начать лезть на стену, и к тому же, по-черному завидовал L.

Плюс ко всему прочему, подтверждая закон о том, что проблемы предпочитают появляться одной большой малоприятной компанией, на Токио обрушился холодный фронт, принесший с собой проливные дожди, с утра до вечера поливавшие озябший город, и как последствие, мрачное настроение, естественно, особенно проявляющееся у Ягами-младшего...

Лайт осознал, что руки его застыли на клавиатуре ноутбука, и что это продолжается уже несколько минут. Попробовал собраться с мыслями, и продолжить - но только понял, что на сегодня работы ему точно хватит. Раздраженно вздохнув, он покосился на кровать, и пробормотал.

- Все ты виноват...

Затем потянулся к блюдечку с кусочком торта, которое стояло на столике, и без аппетита принялся ковырять его ложечкой. Торт был здесь на всякий случай, для Рюзаки, когда он изволит проснуться, а Лайт проголодался и не имел желания видеть доброжелательную улыбочку Ватари, так и говорившую "чем тебя отравить, родимый ты мой?". Доев тортик, он закрыл ноутбук, поднялся, и подошел к окну, посмотреть на дождевую завесу. Цепочка, основательно удлиненная, чтобы дать ему возможность спокойно передвигаться по комнате, позвякивая, тащилась за ним, надоедая почти так же, как Миса.

Поторчав у окна без особого толку, Лайт вернулся к кровати, гадая, не пора ли ложиться спать, последовав кое-чьему примеру. Присел на краешек, посмотрел на детектива, уютно лежащего в окружении подушек - руки аккуратно выпрямлены поверх одеяла, которым он был укрыт, грудь тихонько поднимается от мерного дыхания. Как ни странно, эта странноватая разновидность отдыха на него весьма неплохо влияла - нездоровая бледность Рюзаки сменилась более нормальным оттенком, черные круги под глазами почти исчезли, только длиннющие ресницы оставляли тень на щеках. И это несмотря на отсутствие всяческих тортиков, всего лишь на глюкозке внутривенно, кисло подумал Лайт, которому опять хотелось есть. Врач, правда, только головой качал ("э-э...недокормленный он у вас какой-то...".

- Садист ты, Рюу... - пробурчал Лайт тоскливо. - И за что это мне? Хоть бы ради пирожных проснулся...

Ноль реакции.

- Ага. - согласился Лайт. - Лентяй. Эгоист. Зараза. И я не Кира. Ха.

Особого морального удовлетворения это ему не принесло. Впрочем, он не удивился бы, если бы услышал ответ, потому что фраза "Лайт-кун - Кира!" была у L уже рефлекторной, и участвия сознания в ее произношении не требовалось.

Лайт решил ложиться спать. На кровати все равно хватало места еще на трех человек минимум, а из других вариантов ночевать ему оставалось либо в кресле, либо на полу. Так что он предпочитал спать с L. На почве этого у Мисы развилась хандра и явное желание еще раз треснуть Рюзаки вазой, но так, чтобы насовсем...

Он еще раз посмотрел на детектива, и задумчиво потянулся потрогать его запястье. Кожа под пальцами была теплой, бархатистой.

- Ладно, L, я беру свои слова обратно. Насчет не очень живого тела. Доброй ночи, что ли...- пробормотал Лайт, поднимаясь и направляясь к противоположной стороне кровати. А что ему еще оставалось?

Уже устроившись под одеялом, он слышал за окном настырный шум дождя.

***

Фронт обосновался над Токио надолго. Было мокро и серо, кироловы развлекались тем, что поедали запасы сладкого, которые L все равно были не нужны пока, и исподтишка играли в карты, когда Ягами-старший не смотрел. Работу единодушно свалили на Лайта. Матсуда взял на себя благородную миссию развлечения Мисы, и с достоинством (и даже удовольствием, о ужас) ее выполнял.

Лайт составлял компанию L, потому что ему никто не предложил никакой альтернативы. После второй недели, в течение которой он начитался медицинских книг, молчать ему было уже скучно до чертиков. Учитывая, что из прочитанного следовало, что коматозное состояние может продолжаться годами, он приуныл еще больше.

Ну, и поскольку в тех же книгах было написано еще много интересного, и среди этого пунктик, что разговаривать с людьми в коме не только не считается бредом из разряда "вести беседу с самим собой", но даже полезно, он сам не заметил, как начал трепаться с детективом уже привычно, и его уже почти не смущает то, что по сути эти разговоры являют собой длительные монологи. Ну, а поскольку никаких гарантий того, что L его слышит, не было, Лайт мог говорить обо всем, что угодно. Так что он жаловался на Мису ("и за что мне это наказание, именуемое моей девушкой? Опять сегодня под дверью пищала, что я ей мало внимания уделяю...Надо было послать ее к...Ецубе.", на погоду ("Синоптики обещают еще неделю дождей, Киры на них нет, хорошо, что ты небоскреб выстроил, Рюзаки, скоро нас не затопит...", на Ецубу ("такие придурки, сил уже нет за ними наблюдать, скучно до одури, позвонить Намикаве, что ли, назваться тобой? Или правда Мису им подослать, пусть помучаются...", и прочее тому подобное.

Он и не заметил, что это начало ему даже нравиться.

***

- Знаешь что, L...без тебя правда скучно...Не только расследование вести, вообще.

- Интересно, тебе что-то снится? Сладкие реки, тортовые береги к примеру...Хм.

- А еще меня никто не называет Кирой. Это хорошо. Наверное. Но если тебе уже надоело просто так лежать...

- Или если ты никогда...

- Я, кстати, подумывал купить новую вазу...

- Просто так.

- А если я сейчас скажу, что я Кира, ты проснешься? Ну, чтобы надеть на меня наручники, и сказать, что справедливость восторжествует.

- Вряд ли. Тем более, что я такого не скажу.

Пауза.

- Я Кира.

- Ну вот.

- Бредовая ситуация.

Пауза.

- Рюу...ты красивый.

- Просто вдруг показалось. Просто так. Потому что я на тебя уже полчаса смотрю.

- И мне не так уж и скучно.

- По крайней мере к остальным я не хочу.

- Потому что там Миса.

- А еще мне не нравится, как на меня смотрит Ватари. Ну да, Миса моя блонд...девушка, и это она дала тебе вазой по голове...Но все равно.

- IQ от этого не падает. Наверное.

- Зато теперь ты выспишься.

- И я ем твои тортики. Время от времени. Не обижайся.
Вздох.

***

Иногда ливень сопровождался грозой.

Иногда молнии били в многострадальный мокрый Токио, не особо целясь, куда.

Иногда от этого были последствия.

Например, отрубалось электричество.

И отопление.

И становилось холодно.

Даже под одеялом.

Вот как было Лайту, который тщетно пытался уснуть, свернувшись калачиком, и утомленно считая всяческую живность вроде барашков. Проверенный метод не действовал. Зато все больше хотелось обнять что-то мягкое, теплое, и спокойнехонько задремать.

Из этой мысли последовательно появилась вторая, весьма предсказуемая.

Не так далеко - в пределах этой же кровати, был кое-кто теплый.

Это для спасения жизни, сказал себе страшно замерзший Лайт, незаметно подвигаясь к другому краю кровати. Минут через пять этого незаметного подвигания он ощутил наконец ровное тепло. L и правда был теплый, как хорошая грелка в человеческий рост. Даже горячий. Странно, но кстати, подумал Ягами-младший, замученный бессонницей и холодиной.

Лайт предполагал немножко согреться возле него и перебраться на свою половину. Правда, предполагал перед тем, как задремал.

Мокрый рассвет застал его прильнувшим к детективу, устроив голову на его плече.

Потом Лайт старательно делал вид, что ему стыдно, но даже если бы L был в сознании, он бы все равно ему не поверил.

***

Вечерами Лайт обычно читал. Потому что ему было больше нечего делать, и потому, что за последнее время он привык, чтобы перед глазами было что-то напечатанное. Читал он все подряд. Иногда вслух.

Кто подсунул ему "Спящую красавицу" - он не знал, и знать не хотел. Зато знал, что с чувством юмора у этого человека ой не совсем хорошо...

Но сказку все равно прочитал. С легким сарказмом.

- Забавно выходит...Первый поцелуй имеет любопытные свойства. L, что ты думаешь?

- Любопытно, стоит ли попробовать.

- И да, я знаю, что тебя не кололи веретеном, и не проклинала злая волшебница, и что ты не принцесса. Ты - это ты, тебя стукнули по голове, и ты в коме.

- А если?..

- Вдруг?..

- Как все тогда хорошо устроится. Ты проснешься, слопаешь тортик, мы повяжем Ецубу, ты опять будешь говорить, что я Кира...

- И мы подеремся. Хм.

- Ну в конце концов, не вечно же тебе спать, красавица...

- Третья неделя, ну черт возьми...Пора бы уже.

- И никто этот метод еще не пробовал.

Пауза.

- Наверное, все же стоит попробовать...Или оставить на крайний случай.

- А если ты раньше уже целовался?

Пауза.

- Нет, не думаю. Логика это отрицает.

- Растолкать бы тебя и спросить...

- А потом поцеловать.

- Ээ...о чем это я уже десять минут рассуждаю?..Странные какие-то мысли...

- А впрочем...

- Это для спасения жизни.

Позже.

- Если это Матсуда подсунул мне эту книженцию, я отошлю Ецубе его паспортные данные. Кто бы там из них ни был Кирой, авось, повезет. Пусть только узнаю наверняка...

Камера смотрела на Лайта. Лайт смотрел на камеру. Пара карих ясных глаз и один круглый черный глазок гипнотизировали друг друга.

"Я тебя обязательно выдам" - наверняка думала камера.

Лайт думал непечатное.

"Ага, ага, выдам, и все увидят" - злорадствовала камера.

Лайт продолжал думать непечатное.

"И все узнают, какой ты извращенец" - заглядывала в будущее камера.

Лайт думал.

Думал.

Думал.

- И хрен с тобой. - сообщил он наконец камере, и повернулся к L.

- Ну что, Спящая красавица...рискнем?

Ему понравилось целовать Рюзаки. Так что даже если это ничего не дало, он не особо отчаялся.

Есть же другие ска...методы.

***

Монотонный шум дождя.

Лайт внимательно разглядывает спокойное лицо Рюзаки, и опять думает, что он красивый. И что несмотря на то, что вся эта история откровенно затягивается, он уже привык.

Камера, кстати, отключена, потому что всем глубоко лень проверять записи.

Он специально впустил Мису, и полчаса поразвлекался тем, что слушал вполуха ее трескотню.

Зато теперь он напомнил себе, с чем можно сравнить тишину.

Он опускает голову на скрещенные руки, и невнимательно смотрит в пространство.

"Ты меня слышишь?.."

Дождь не утихает.

***

- Ты меня слышишь?

- Хочу поиграть с тобой в теннис.

- Поспорить.

- Сьесть тортик.

- Почитать.

- Поспорить.

- Чтобы ты на меня посмотрел.

- Изловить вместе Киру.

- Просыпайся, а?

***

- Бедняжечка Лайтик, мы с ним не можем нормально видеться, он поэтому такой...

- Правда, Лайт-кун так старательно работает...

- Ага, и много. Еще партию в карты?

- А с L все без изменений.

- Лентяй противный!

- Ну вот кто бы говорил.

- Не надо обижать Мису-Мису, она искренне раскаивается!

- (в сторону) Ну ты, Матсуда, наивный...

Ватари посмотрел на компанию кироловов, мающихся дурью, и вздохнул. Даже если Рюзаки все это запланировал, то уж слишком его план растянулся во времени, и если все так пойдет и дальше...в общем, мальчику - нормальный медицинский присмотр, а Лайта приковать...ну хотя бы к стулу, разницы по сути никакой. Ну, одна будет - со стулом нет смысла разговаривать.

А по телевизору идет прогноз погоды. Стоит ли говорить, что синоптики уже вконец офигевают, и вообще странно, что потопа пока не случилось. Если не всемирного, то хоть локального, токийского. Дождик у тучек все еще не израсходовался.

Лайт наматывал цепочку на руку и курсировал по комнате в привычной манере. Ватари только что сообщил ему, что сегодня его отцепят от "тела", и прицепят к чему-то другому, временно, пока L увезут в какую-то замечательную больницу. Ну, а потом он оттуда вернется, свеженький и бодренький, и продолжит свое тяжкое дело, ну, а вообще можно приковать к Лайту Мису, чтобы ему не скучно было, и раз он так примерно себя ведет, и раз Миса об этом пятнадцать раз на день мечтает вслух, и раз это его блонд...девушка, (тут лицо у Ватари стало подозрительно сочувственным, но Лайт этого как-то не уловил, потому что представил себе, как это будет выглядеть, и впал в тихий шок), ну, а в скором времени приедут врачи, и в общем, не хочет ли Ягами-младший пирожное, чтобы не расстраиваться?

- L, у нас вроде как проблемы. Мать твою, прекращай свою спячку, это уже даже не смешно. Я не хочу быть прикован к Мисе! Я с ума сойду уже через час!

- Лучше обратно в камеру. Так и в ту меня только ты можешь посадить!

- Тебе, конечно, хорошо будет - какая разница, где лежать? А я?

- Эгоист!

Он плюхается на кровать, берет в ладони теплые руки L, поглаживая их.

- Правда ведь...

- Не хочу, чтобы тебя забирали...

- L...

- Я...

- Я...

- Люблю тебя.

- Правда.

- Глупо, да?

Пауза.

Смех. Тихий, хриплый.

- Очень, Лайт-кун.

***

Матсуда прищурился, выглядывая в окно, затем радостно сообщил, поворачиваясь к мающимся кироловам.

- Дождик прекратился!

Телевизор нудно вещал, что "прекращения осадков в ближайшие несколько дней не предвидится".

Синоптики офигевали.

Врачи тоже.

Синоптики - потому что тучи, которые оккупировали небо, вдруг перестали поливать уже не промокший, а попросту раскисший город дождем, и начали расползаться.

Врачи - потому что пациент, к которому их вызвали, и который по всем параметрам должен был находится в коме, был вполне здоров и активен...причем активность его была весьма специфической, в нее был вовлечен еще один субьект, и они оба абсолютно не обращали внимания на последователей Гиппократа.

Ватари сориентировался первым, и вежливо вытолкал последователей за дверь.

***

Спустя пару часов весьма бодрый L, сидя в своей обычной манере на кровати, стремительно просматривал поднакопившуюся за последнее время информацию, пока Лайт валялся рядом плашмя и смотрел в потолок.

- Так ты притворялся.

- Не очень. - промурлыкал L, облизываясь.

- Не очень - это как?

- Лайт-кун, не приставай, а то пристану.

- Нет, ну правда.

- Давно я так хорошо не спал...

- Вот зараза.

- Ты обещал мне вазу.

Пауза.

- Я с детства Спящую Красавицу не слышал, спасибо, что напомнил. У тебя здорово получается читать вслух.

Пауза.

- И ты сказал, что ты Кира.

- Не было такого!

- Было, было. Я все слышал.

- Не было!

- Было.

- Я не Кира!

- Кира.

- Нет!

- Да!

- Нет!

- Кира-Кира...

Выглянуло солнце...

25.11.2007

@настроение: ковааай. )

@темы: Фанфики

---

Surrender

Я говорила, что не буду писать по Тетради. И не буду.) Но я ничего не говорила насчет переводов.
Ну и просто, мне понравился этот фик. Мне редко когда нравится стиль английских авторов. И если он мне нравится, у фика есть очень много шансов нарваться на перевод...
Неотбечено, кто возьмется? Не знаю, бетит ли Таллушка Тетрадку...

Автор: Danielle Anderson
Переводчик: Артанис
Фэндом: DN
Пэйринг: Лайт/L
Рейтинг: R
Предупреждения: AU, OOC (!)
Разрешение на перевод: пиратское, ибо еще не успела испросить

«Любовь – это триумф воображения над разумом.» Х.Л. Менкен

Surrender

читать

Они всегда сражались друг с другом – воля против воли, и в этой битве ни один не желал поступиться другому ни в чем.
Даже в постели.
Особенно в постели.
Лайт оттачивал свою технику соблазнения годами, находя безупречные методы манипулировать людьми, чтобы достичь своего. И ни разу не терпел поражение.
Пока не встретил L, конечно.
С L дело обстояло иначе. Никакое количество «постельных» взглядов и обаятельных улыбок не захватило бы его врасплох – он умел видеть сквозь личину, и знал, что собирается предпринять Лайт. Так что Лайт воспользовался единственной возможностью, которая у него осталась, чтобы овладеть L. Прижал его к стене и ворвался языком в его рот.
Попытка вышла не самой удачной, сплошная неловкость и откровенная страсть – они целовались, кусались, и пока Лайт резко двигал бедрами, часто дыша, L поднял на него взгляд, черные глаза его были полны презрения, и младший отстраненно подумал, что это самый темный и тусклый взгляд изо всех, что он когда-либо видел. Черные, ни искорки света, просто чистая, насыщенная чернота.
Как и их текущие движения. Жесткие, насыщенные. Не приносящие удовлетворения (почему?), несмотря на оргазм, накрывающий их громадной волной, и заставляющий долго переводить дыхание.
Он ненавидит L. Правда ненавидит. Он ненавидит насмешливый взгляд детектива, когда тот смотрит вверх, на него, и в глазах его читается вызов – «и это все, на что ты способен…Кира?»
Глаза Лайта пылают яростью, и он делает толчки еще сильнее, как раз как нужно, чтобы заставить L выгнуться на кровати, до крови царапая его спину и вынуждая шипеть от боли, прежде чем Лайт снова впивается в его рот в жестоком поцелуе.
Они кончают. Лайт триумфально посмеивается, наблюдая удовольствие L, утверждающее его, Лайта, превосходство.
И когда он устало растягивается на кровати, и они оба переводят дыхание, он слышит тихую угрозу L
- Правосудие восторжествует, Лайт-кун.
Лайт смеется, но без юмора. Звучит так наивно - «правосудие восторжествует».
- И это все, что ты можешь сказать?» - насмешливо говорит он.

***
Лайт никогда не остается на ночь. L это устраивает. Обычно он не спит, до 90% времени будучи под влиянием чрезмерного количества сахара, но когда приходит Лайт, и они занимаются сексом до бесчувствия – около шести-семи раз за ночь – L хочется всего лишь свернуться калачиком и уснуть, наконец испытав облегчение, когда он слышит, как Лайт закрывает за собой дверь, и за ним щелкает автоматический замок.
Когда он спит, ему снится ливень, струи которого хлещут по его бледной коже, и Лайт, который сидит в углу, куда не достает дождь, за столом, освещенным маленькой лампой, и что-то прилежно пишет в черной, подозрительной тетради. L пытается разглядеть ее получше, в надежде понять, что это такое. Он не уверен, но ему кажется, что это нечто…недоброе, другого слова подыскать не удается.
А затем он ощущает резкую вспышку боли в руке, затем следует вспышка перед глазами, нарастающий внутри страх, затем сон прерывается, и он просыпается в пустой, красиво обставленной комнате – из окна тянет сквозняком, от лежащего на столе ноутбука доносится слабое жужжание.
Это…тревожно, по меньшей мере, потому что он знает, что Лайт никогда не остается на ночь, но все равно просыпаясь, он ожидает…ищет что-то.
Ему это не нравится.
Он не может сказать, что ненавидит Лайта, хотя уверен на 87%, что Лайт ненавидит его. Но в любом случае их сражение нельзя принять за любовь.
Когда Лайт приходит, L внимательно следит за ним, ища что-то вроде подозрительной тетради, но парень, кажется, не носит с собой ничего похожего, и L испытывает…облегчение?
Он не трус, хотя никогда не сталкивался лицом к лицу с преступниками, за которыми охотился прежде. Лайт его нервирует, но этого он не покажет.

Лайт не предполагает, что L стал к нему мягче, и наоборот.
Это просто море. Холодное. Жестокое. Стремительное.

***
(- Ты не правосудие, - выдыхает L, поддаваясь его движениям, и Лайт разрывается между желанием закатить глаза и сузить их.
(- Ты тоже, - возражает он, и поднимает голову, чтобы укусить L в шею.)

***
- Ты раньше таким не занимался, правда ведь?
L сжал зубы, и крепче уцепился за спинку кровати.
- Это имеет значение?- огрызнулся он, и вздрогнул, когда услышал темный смешок Лайта, целующего его плечо.

***
Лайт не любит общественный транспорт. Езда в нем слишком скучна, слишком бессмысленна, слишком…приземлена. Ему не нравится сидеть в уголке и наблюдать за тем, как входят и выходят люди, не знающие, что здесь находится их спаситель, по праву покаравший всех, творящих зло, и сделавший их жизнь безопасной, жизнь обычных людей, у которых нет никаких высоких целей в жизни.
Есть вещи, которые определенно может понять только L, думает он.
Пауза. Он только что подумал об L?
Невозможно.
Вокруг него беспрестанно болтают женщины, их хрупкие голоса слишком пронзительные, слишком громкие, не такие, как низкий, мягкий, убаюкивающий голос L.
Черт возьми!
Одна из женщин смотрит на него, ее глаза узкие, голубые (очевидная заслуга контактных линз, ему хочется смеяться), и он обнаруживает, что сравнивает их с глазами L – широко распахнутыми, душевными, без капли поверхностности.
O cloud-pale eyelids, dream-dimmed eyes.
И он сжимает кулаки, потому что поэзия и L не должны сочетаться.

***
- Ты правда думаешь, что это правильный путь? – требует L, жестко толкаясь в Лайта, тот делает гримасу, но не собирается уступать.
Лайт старается игнорировать старшего, концентрируясь вместо этого на движениях внутри себя.
Но L непреклонен, он наклоняется и шипит в ухо Лайту.
- Твое правосудие ювенильно. Тебе плевать на добро и зло. Не плевать тебе только на себя…
Лайт рычит сквозь сжатые зубы, словно тигр, переворачивая детектива, и терзает поцелуем губы L, желая причинить ему боль.
Но L не промах, и в ответ меняет угол движений, так, что в конечном итоге они оба захлебываются криком в оргазме.

***
Привычки других людей насчет гигиены L не особо волнуют. По крайней мере, не волновали до настоящего времени. Но когда Лайт остается ночью, это обычно ненадолго, а затем он без слова уходит. Сперва наведывается в ванную в номере L, и всегда уходит после этого. Не то, чтобы L жаловался, но ему не хочется, чтобы Лайт пользовался его зубной щеткой. Да, они могут целоваться – хотя это слишком мягкое слово для описания того, что они делают, – могут заниматься сексом, но он чертовски уверен в том, что не хочет делить свою зубную щетку с убийцей. Это в какой-то степени куда интимней секса.
Конечно, у Лайта достаточно здравого смысла, но кто знает, как далеко он зайдет, чтобы избавиться от детектива?
Так что L покупает ему зубную щетку.
Он мог бы послать Ватари за такой мелочью, но зубная щетка для Лайта, а идея покупки подарков для него новая и чуждая (хотя порой ему хотелось бы сказать то же и про лайтовские бактерии). Поэтому он отправляется в маленький магазин в гостиничном фойе, хотя ногам неудобно в теплых тапочках. Люди проходят мимо него, оборачиваются, он игнорирует эти взгляды (на что они вообще смотрят?) и принимается выбирать зубную щетку.
Можно, конечно, выбрать любую другого цвета, чем его (ярко-синяя), и уйти, но нет, он остается и рассматривает их, пока не обнаруживает ту, что подходит личности Лайта.
Она красного цвета, полупрозрачная. Он аккуратно размещает ее рядом со своей в ванной, и любуется тем, как красный контрастирует с синим. Оба эти цвета красивые, доминантные, но красная выделяется рядом с синей, словно говоря «я защищу тебя». У красной щетки изогнутая шейка, которая напоминает ему то, как Лайт наклоняется, чтобы поцеловать его…
И затем он осознает, что слишком много думает о Лайте.

***
- Почему ты все еще здесь?
Пауза.
- Это вопрос с подвохом?
- Правосудие восторжествует.
- Ты это каждый раз говоришь.
- Не хочу, чтобы ты тут находился.
Он приподнимает бровь, хотя в темноте не видно. Тихий смех ласкает, будто шелк по коже.
- Правда? – сильная рука дразняще касается стройного бедра. – И потому ты так покоряешься моим прикосновениям?

***
Наступает зима.
Сейчас поздний вечер. Лайт не приходит в гостиницу уже которую ночь, и L испытывает беспокойство, что для него необычно. Он знает номер Лайта, знает, где может его найти, но останавливает себя от того, чтобы позвонить ему, из чистой гордости.
На улице снегопад, и сумерки делают все вокруг еще красивей – L выглядывает в окно сквозь занавеси, и смотрит на редкие машины, проезжающие внизу. Людей на улице в такое время очень мало. Где же Лайт?
И неожиданно он замечает знакомую русую шевелюру, черное пальто с поднятым воротником, рядом с входом в гостиницу, и. не думая дважды, бросается вниз, опять забыв об обуви, и о том, что на улице холодно.
Он выходит на улицу, шлепая босыми ногами по холодному тротуару, снег падает на его волосы, на плечи, но он смотрит только на Лайта.
Лайт явно удивлен, видя его. Он очень изящный и привлекательный в этом приталенном черном пальто (оно новое?), и карие глаза его полны недоверия.
- Что ты здесь делаешь, L? – недоверчиво спрашивает он. – Да еще и в таком виде…ты же простудишься!»
Я должен был тебя увидеть, хочет сказать L, но не может шевельнуть губами, и просто смотрит, ничего не говоря.
Лайт трясет головой (и, кажется, закатывает глаза), затем быстро расстегивает пальто, заставляя L гадать, что он делает. (Стриптиз на улице? Быть не может.) Затем младший парень протягивает руку, притягивает L ближе, в свои объятия, которые L возвращает, обвивая руками его шею, и ощущая, как Лайт закутывает его в пальто, и наконец становится тепло.
И вот так они стоят, обнимая друг друга, на них падает снег, и это самое прекрасное мгновение, которое только может быть между двумя людьми.

***
- Я не могу прекратить думать о тебе.
- Это банально звучит даже от тебя, Лайт-кун.
- Это правда… - легкий поцелуй в мочку уха, затем губы касаются хрупкой ключицы, рука отбрасывает назад темные пряди.
- Не могу прекратить о тебе думать. Как ты выгибаешься подо мной. Какой ты узкий, когда я в тебе. – еще поцелуй, в ямочку внизу горла. – Как стонешь, произнося мое имя…
- Прекрати. – быстрый, но недостаточно сердитый выдох.
Смешок.
- Ты же не хочешь этого, Лавлиэт.
И затем снова ненасытный поцелуй.

***
L шевелит пальцами на ногах. Лайт зачарованно наблюдает. Пальцы кажутся живыми, и очаровывают его, словно кукольное представление – иногда он даже ожидает, что они начнут говорить.
L прослеживает его взгляд.
- На что ты так смотришь?
Лайт делает паузу, прежде чем ответить.
- У тебя интересные ноги.
Темная бровь изгибается.
– Интересные?..
- Хмм. Твои пальцы. Они подгибаются и шевелятся в соответствии с твоим настроением. – Лайт посмеивается. – Можно сказать, что они выражают то, что не может показать твое лицо. Или не хочет.
L смотрит на него большими глазами, затем улыбается, и улыбка его очень привлекательна.
- Очень интересный анализ, Лайт-кун. – замечает он, потирая одной ногой другую.
- Спасибо. – самодовольно отвечает Лайт, но затем замечает слегка хищный блеск в глазах темноволосого детектива.
- И…что же мои ноги говорят сейчас? – длинные пальцы поджимаются безошибочно соблазняющим, манящим жестом.
Теперь уже Лайт изгибает бровь.

***
Их занятия сексом становятся с каждым разом все более жаркими, с ноткой отчаяния, ночь за ночью. Укусы, шипение, оскорбления и поощрения, и всему свидетель только полная луна, освещающая смятые простыни. Лайт подчиняет, L поддается, затем L подчиняет, а поддается Лайт…как маятник, вперед-назад, равная опора для обоих, но признать они это не готовы, разве что в нежной ласке или касании губ, в редчайшие мгновения, когда они оба не настороже.
Затем Лайт остается на ночь.
L в такие моменты лежит, затаив дыхание и ощущая, как дыхание Лайта касается его шеи – ему кажется, что кто-то за ним наблюдает. Он вздыхает и закрывает глаза, пытаясь расслабиться, потому что…что может сделать спящий убийца с бодрствующей жертвой? Может, Лайт пока не собирается его убивать.
А может, он просто играет с ним, как кот с мышью, попавшейся ему в когти, прежде чем он съест ее. Или, возможно, он просто уйдет однажды, и L больше никогда не увидит его…
Почему-то его больше пугает мысль о том, что он не увидит Лайта, чем то, что он может его убить.
Затем L просыпается (когда он уснул, прислушиваясь к тому, как дышит Лайт?), и рядом с ним пусто, потому что Лайт ушел, а когда он заходит в ванную, оказывается, что красная зубная щетка нетронута, и неожиданно ему хочется плакать.

***
Лайт не может подыскать названия для тревожного ощущения, которое похоже на камень в груди, тяжелеющий с каждым днем. Он тяжелеет еще больше, когда он вместе с L, и ему беспокойно. Он не хочет, чтобы детектив смотрел на него этими большими, черными глазами, или когда его касаются тонкие руки, потому что в такие мгновения ему кажется, что он теряет над собой контроль.
Что с этим делать? Что я могу поделать с влюбленностью? Раньше со мной такого не было.
И он продолжает каждую ночь владеть L, цепляясь за призрак под названием Все-В-Порядке, призрак, который каждый раз заставляет его жаждать еще и еще.
Это просто секс, он вынужден каждый раз напоминать себе об этом во время их коротких встреч, пытаясь поверить, что это все – физически, ничто другое, но всего лишь похоть, плотское желание, и он совершенно точно не ощущает никакого сдавливающего грудь чувства, когда L смотрит на него, улыбается ему, не ощущает, как трепещет его сердце, когда L вздыхает во сне, не ощущает потребности защитить L, когда он кажется таким уязвимым.
Господи, мне и впрямь нужно убраться подальше отсюда.
Он всегда может все это завершить, написав одно простое имя в Тетрадь. Но ему не хватает смелости.
Так что он однажды вечером объясняется с L, сидящим по своей обычной привычке, и глядящим на него своими абсолютночерными глазами. И неожиданно горло Лайта пересыхает, словно наждачная бумага, а в голове совершенно пусто, точно на белой странице, а мозг превратился в вату, и он не знает, что сказать.
«Я больше не могу приходить,» - наконец произносит он чужие, непонятные слова, ненавистные ему самому, и даже больше, потому что L очевидно удивлен, его губы приоткрываются. И Лайт торопливо объясняет.
Что-то о хорошей работе в Китае, в городе за три часа отсюда на самолете. Он не уверен, когда снова будет в Японии, но зачем терять хорошую возможность?
Детектив молчит, и Лайт начинает паниковать, но старается это скрыть. Но его жжет огнем острая боль где-то в сердце.
L смотрит на него, затем опускает взгляд.
- Я понимаю. – говорит он тихо, точно в глубокой скорби.
Лайт хочет закричать «И это все, что ты хочешь сказать?» - но молчит, и как может сопротивляется потребности встать, и провести эту последнюю ночь, не выпуская L из объятий, прежде чем он уйдет ради того, чтобы все было хорошо. Но они оба стоически сидят друг против друга, ничего не говоря, и просто ценя последние совместные мгновения.

***
Это все Тетрадь, понимает Лайт, она стоит между ним, и его счастьем – он сидит в аэропорту, ждет самолет, листает бесконечные страницы вперед-назад, словно ища счастливый конец в любовном романе.
И все это время я думал, что…это то, чего я хочу. Мир без преступности, где я правил бы, как добрый, милосердный благодетель, мир, где только хорошим людям было бы позволено жить…но все, что я хочу…все, что мне нужно…мне нужен только L.
Он смеется про себя с легкой горечью. Ах, до чего же он был глуп, выбирая безумие вместо того, что ему необходимо. Потому что в конце концов, Тетрадь ничего не значит, если у него нет его любимого.
Любовь. Вот. Он это все же сказал. Он признал, что любит не кого иного, но L Лавлиэта.
Я люблю L Лавлиэта.
Это звучит странно. Но одновременно ничто еще не звучало так правильно.
Рюук стоит рядом с акульей усмешкой, это единственное, что можно увидеть на его лице, и Лайт решается.
Все нелепые притязания моей гордости – я отвергаю их.
На сей раз для того, чтобы все было хорошо.

***
Самолет разбился.
L наблюдал за этим по телевизору, расширенными глазами, и в сердце его была такая боль, что он даже не мог, как всегда, по привычке прикусить палец. И ему хотелось плакать, потому что он никогда еще не ощущал себя таким надломленным во всей своей жизни. Но злодеяния Киры играли, точно симфония, в его разуме, и в сердце, и он знал, что правосудие восторжествует.
Будь проклят, Кира.
Впервые в жизни он желал, чтобы правосудие не было таким жестоким.
Но затем открылась дверь, и там стоял Лайт, с мокрыми от дождя волосами, живой и здоровый, и L был ошеломлен открывшейся ему внезапно величайшей правдой в жизни.
Любовь восторжествует.
И они стояли, без слова глядя друг на друга, счастливые из-за того, что снова нашли друг друга, несмотря на все, что стояло на их пути. И затем L поднялся, и медленно направился к Лайту, у него подкашивались ноги, и он не мог поверить своим глазам – это наверняка была очень жестокая иллюзия, которую его измученным бессонницей мозг вызвал, чтобы мучить его.
Но затем Лайт обнял его, и он понял, что все это реально настолько, насколько только может быть.
Впервые той ночью они целовались не требуя, но разделяя, прикасались не чтобы ранить, а чтобы исцелить; L лежал на кровати, и у него перехватывало дыхание, когда Лайт склонялся над ним, чтобы поцеловать его губы, шею, грудь, затем устраивался между его ног. Впервые они занимались любовью.
И когда они были удовлетворены, Лайт лежал рядом, довольно вздыхая, а L свернулся у него под боком, и мягкие черные волосы разметались по его плечу, и они оба сонно смотрели в глаза друг другу, когда их губы встретились в нежном касании.

***
Утром Лайт просыпается раньше L. Он уже в кухне, когда L появляется, наливает себе апельсинового сока. Они таинственно улыбаются друг другу, и L испытывает почти смущение, потому что они впервые, из всех многих раз, проснулись вместе. И на этот раз, когда он идет в ванную, оказывается, что Лайт воспользовался красной щеткой. И это вызывает у него улыбку.
Он наблюдает, как его любовник наливает стакан сока и ему. Странно, что они оба пьют апельсиновый сок, вместо обычного кофе или чая, но L решает, что ни одному из них не нужно торопиться просыпаться и начинать новый день.
Он выходит на балкон, и смотрит вниз на город, который уже просыпается – люди идут на работу, дети едут в школу на велосипедах. Почти каждый несет зонтик, потому что последние несколько дней льет дождь.
Лайт приходит и становится рядом, и L льнет к его плечу, вздыхая, когда его талию обвивает рука любовника.
Небо над ними – океан темно-серых, мрачных туч, и солнце тусклое, выглянувшее, чтобы через миг снова скрыться за дождевой завесой, и L думает, что это утро удивительно красивое.

END

@настроение: идеефиксное

@темы: Фанфики, idee fixe

---

Шоколад

Проще всего всегда пишутся фики, идея которых появляется спонтанно. Зато получаются они до неприличия короткими. Ну а поскольку короткая форма у меня ничуть не лучше длинной...а ночью вообще бредятина в голову лезет...
В общем, не слишком лупите тапками, м?
По поводу коллажа - Арти знает, знает, что от шоколада там ничего нету, but well.

Фэндом: ЧК
Автор: Артанис
Пэйринг: Дискенс/Хартнет
Рейтинг - PG-13
Жанр: romance, драма
Саммари: шоколад - лакомство необычное, и тому есть причины...
Предупреждение: хотела что-то сказать, но...коль не боитесь всяческих глупостей, рождающихся на ровном месте - читайте. А вообще просто хочется отойти от штампа "молоко/розы" как объект зацикленности. Пусть уж будет что-то не менее банальное, но хоть не отсюда.

читать

Шоколад - это не просто обычное лакомство.
Для Крида есть целый перечень тех причин, почему шоколад для него особенно важен...
Он лежит поперек большой кровати, опустив подбородок на сложенные руки, и лениво смотрит на хрустальную вазочку. В ней конфеты, сложенные горкой - круглые, с вытиснутым на глянцевой поверхности фирменным вензелем. Грешное удовольствие. Криду нравится это изречение - оно словно таит в себе легкий намек на иную греховность и иное удовольствие, но любит он шоколад вовсе не потому.
Он протягивает руку и проводит кончиком пальца по краю вазочки - хрусталь тускло поблескивает в слабом рассеянном свете. Тяжелые шторы наполовину задернуты - в полной темноте неуютно, а в таком мягком укромном полумраке можно позволить себе несколько значимых мелочей - шоколад, тоску, воспоминания...опять же - шоколад.
Иногда у него случаются приступы меланхолии, с которыми справиться не так уж легко, а скрывать долго не удается. Тогда он позволяет себе лекарство - оставляет сотоварищей, и уезжает куда-то в другой город, никого ни о чем не предупреждая. Пусть думают - в обычных революционных целях. Никому ничего не говоря, инкогнито, снимает номер в каком-нибудь удаленном от центра города отеле. И заказывает шоколад. Обязательно.
Зеркало напротив кровати - он любит такие излишества, он вообще их любит - отражает его хрупкую фигуру, дополнительно придав пепельным волосам нереальный жемчужный оттенок. Уже поздний вечер. Он может провести целый день вот так - когда приходят подобные моменты, но в зеркало обычно избегает смотреть. В нем и без того ощутимое до впечатления - протяни руку, коснешься его, наверное, холодного и гладкого, как стекло - одиночество кажется еще более преувеличенным: полутемная большая комната, огромная кровать, его собственная фигура несколькими светлыми штрихами. Тишина. Вазочка с конфетами.
Он смотрит на нее из-под длинных неровных прядей волос - в такие мгновения ему неохота следить за собственным идеальным видом, никакой тщательно наведенной глянцевости. Просто неряшливо падающая в глаза челка.
Точка соприкосновения. Одна из причин. Все очень просто - у них с Трейном таковых было не так уж много. Убийства, постель, шоколад. Его Кот любит грешные удовольствия. Все вышеперечисленные, хотя возможно, уже не учитывая первое. Но поскольку Крид вспоминает времена прошлые, он не обращает на это внимания. Обычно эти пункты шли последовательно - после миссий, особенно после сложных, они не затягивали с постелью. Необходимая эмоциональная разрядка, и просто удовольствие. Секс всегда был хорош и к месту, но именно третий пункт являлся самым интимным. Последовательно - после, лежа в кровати, в самом разнеженном настроении, кормить Трейна шоколадом с рук, с губ, жмурясь, когда он слизывает подтаявшие сладкие потеки с его пальцев ловким влажным языком. Это крайне важная причина, то, что в них обоих есть страстная любовь к сладкому. Может, с нее началась настоящая близость. Может. Иногда меланхолически настроенный Крид сомневается, что близость эта в самом деле существовала. Впрочем, точка соприкосновения была - несомненно.
И его волосы...насыщенный каштановый оттенок, но для него он всегда был шоколадным. Именно этот эпитет среди череды прочих, которые нужны для описания Трейна, скорей всего всплывет в воображении Дискенса. Янтарь, шоколад, атлас, золото - если не учитывать естественное сравнение с хищником рода кошачьих. Кстати сказать, себя Крид тоже порой может отождествлять с таковым. Скорей всего со снежным леопардом. Агрессивен, опасен, красив, не терпит людей. Трейн же - просто бродячий кот, но в этом его обаяние. А шоколадный так и остается тем словом, которое возникает при мысли о его мягких, вечно встрепанных волосах.
Есть и не столь поэтические причины. Нельзя забывать, естественно, и о физиологическом действии шоколада на организм - стимуляции выработки эндорфинов. В депрессивные моменты это весьма помогает не позволять захлестнуть себя с головой ощущением подавляющей потерянности. Может, для того, чтобы не лишиться на будущее этого эффективного лекарства, Крид никогда не ест шоколад в нормальном состоянии. Кроме того, привыкнуть к нему - значит, лишиться тех особенных вещей, связанных с ним. Шоколад важен почти так же, как уверенность в том, что они будут вместе. Даже если физически трудно быть каждый день - без него уже долгое время. Крид может поставить между ними знак равенства - между уверенностью и шоколадом. Итого - еще одна причина.
Он уже долгое время не меняет позу - порой лениво, нехотя покачивает то одной, то другой ногой в воздухе, или теребит, зажав между пальцами, серебристую прядь. Ему не обязательно сейчас пробовать эти конфеты. Достаточно просто на них смотреть. Слишком много сладости порождает приторность.
В Трейне никогда не было приторности, хотя можно было признать, что он тоже был сладким. Причина в том, что его самого не могло быть много. Если бы он заполнял собой каждую секунду суток, и так - вечность подряд, это ничуть бы не утомляло. По крайней мере, Дискенса, хотя он не замечал за собой злоупотребления сладостями...
Он связывает с шоколадом даже вечер, когда глаза Трейна ясно сказали, что он любит его. Хотя связь эта внешне не существует - ничего от шоколадного не было в том прохладном вечере, когда его Кот прогуливался по узких перилах моста, отдавая дань своей любви к неумеренному риску, а Крид шел вровень с ним - но не по перилам, естественно - не пытаясь его остановить, потому что во-первых, кошки всегда падают на лапы, во вторых - он слишком любил в Трейне это пренебрежение к опасности. Они дошли до самого конца моста быстро, хотя он и замедлял шаг, чтобы подольше наблюдать за полными грации - такую он видел только в нем - движениями Трейна, идущего, даже не глядя под ноги, убрав руки в карманы, как-то по-особенному задумчивого... И там, в конце - была разница, под аккомпанемент плеска воды из темноты снизу и порывов резкого ветра, из-за которого Крид высоко поднял меховый воротник. Вместо того, чтобы ловко спрыгнуть с перил - высота чуть менее человеческого роста - Трейн, с улыбкой, которая напоминала Дискенсу про историю о Чеширском коте - само лукавство, шоколадные лохмы, искрящиеся глаза - присел, протянул руки.
- Помоги слезть...
И задержался в его объятиях почти на минуту, зарывшись лицом в серебристый мех воротника Дискенсового пальто.
Шоколад был, конечно, много позже, и фигурировал уже не в этом воспоминании, но почему-то конфеты напоминают и о нем. А может, Криду просто хочется связать с ними все то, что он так ценит.
Обычно его меланхолия длится около трех-четырех дней. Потом он заставляет себя встряхнуться - точно вырваться из разновидности вязкого, затягивающего, шоколадного транса - или, скорей, медитации. Ему обычно не хочется, но есть риск уйти в нее слишком глубоко. Трех дней обычно должно хватить для восстановления хрупкого баланса, для завершения сеанса возвращения в сладкие грезы.
Да, кстати, сладость - тоже причина. Странно подумать, что она могла бы таковой не быть, но Крид подразумевает не только вкус самого шоколада. Эта сладость смягчает ноющую боль от разлуки. Она позволяет надеяться, что сколько бы времени ни прошло - а он готов ждать, сколько понадобится - однажды Трейн опять окажется в его руках, и дыхание его будет сладким, и время обратится вспять, вернув самое лучшее из прошлого. Ведь тогда, в тот осенний вечер с легким ароматом горячего шоколада его глаза не лгали, нет...
Сладость - это надежда, здесь тоже можно поставить знак равенства.

Крид протягивает руку, и берет конфету, наверное, даже с легкой торжественностью, точно проводя ритуал. Впрочем, так и есть. Замкнуть еще один круг, и вернуться к обычной жизни, покинуть этот город, чтобы не вернуться в него - он не возвращается в те места, с которыми разделил шоколад и одиночество.
Несколько мгновений неподвижности - можно расценивать, как своеобразное троеточие перед этим закономерным завершением, но он медлит и дальше, пока пауза становится почти неестественной. Наконец медленно, медленно опускает голову на сложенные руки. Несколько раз вздрагивают плечи.

Этот шоколад - горький...

08.09.2007

(с) Артанис

@настроение: раздраженное

@темы: Фанфики, Black Cat, Кридотрейн

---

Danse Ardent

Я его завершила. С трудом и вопреки хирургии. Честно говоря, я не могу сейчас вменяемо оценить этот фик, потому что прочла "Похитителей любви", и уже ничего не воспринимаю адекватно.
Талла, солнышко, я его открываю - если есть еще проблемы, кинь на месте. Ну его, тянуть не хочу...

Название: Danse Ardent
Автор: Артанис aka Starfire
Бета: Талла
Фэндом: Black Cat
Пэйринг: Дискенс/Хартнет, Свен/Ив спешл фо Талла
Жанр: romance
Рейтинг: R
Саммари: Мы все меняем свои привычки.
Предупреждение: ОЖП. Да, вот такая я...) Да, и еще там местами французский - если кто-либо франкоязычный обнаружит ошибки, прошу извинить - пользовалась словарем. Если понадобится перевод, скажите, сделаю сноски.

читать

- Ваш коктейль, сэр.
Официантка осторожно поставила на столик перед ним напиток, и приостановилась, будто чего-то ожидая, хотя он не собирался делать дополнительный заказ. По виду ее было ясно, что она готова исполнить любое пожелание молодого человека, пусть только выскажет. С самого его появления эта настырная девушка вертелась возле него, явно выделив среди остальных посетителей, и это начинало немного раздражать.
Он невнимательно кивнул, не обращая на нее внимания.
- Желаете еще чего-нибудь?
У нее был медовый тон, очаровательные голубые глаза и светлые волосы.
- Нет, спасибо.
Яркая приветливая улыбка, из тех, которыми девушка одаривала его уже несколько минут беспрерывно, потускнела, однако ненадолго. И это несмотря на то, что по его тону было совершенно ясно - "тебе ничего не светит, можешь не пытаться". Интересно, за флирт на рабочем месте с официанток здесь не взыскивают?
- Если пожелаете что-то еще, сэр...
Он нетерпеливо кивнул, зная, что скорее всего ничего больше не пожелает. Настырная девица, к тому же, упрямая.
Ушла она с явным сожалением, и после этого, грациозно дефилируя между столиков и обслуживая других посетителей, то и дело бросала в его сторону очередной томный взгляд.
Трейн в таком случае внимательно разглядывал подтаивающие кубики льда в коктейле.
Кстати, коктейль оказался редкостной дрянью, несмотря на привлекательное название - какой-то там нектар. Он горчил, и оставлял приторный привкус. Трейн пожалел, что не взял молока, однако жалость эта была немного ненатуральной. Конечно же, он должен был заказать себе молока. Конечно же, он не должен был заходить в это вроде-как фешенебельное местечко, где и обратил на себя чрезмерное внимание кукольно-хорошенькой официантки. Некоторое время назад он бы и не посмотрел в сторону этого клуба, однако сегодня черт дернул его пойти именно сюда. В последнее время он кардинально менял свои привычки...
Возможно, это было нормально. Возможно, это было объяснимо. Возможно, возможно, и все эти "возможно" ему не нравились. Он ненавидел эти перемены, правда, ненавидел как-то покорно и устало - им даже противостоять не хотелось. Чтобы противостоять, нужен был какой-то повод, а у него такой роскоши не было. Одиночкам такого не полагается.
Трейн поморщился, когда официантка в очередной порхнула мимо, и опустил глаза в коктейль. На небольшой сцене, в приглушенном, дымчатом свете задушевно выводила песню какая-то певичка - он не прислушивался к тягучей любовной балладе, хотя голос у нее был приятным, без приторности официантки и коктейля.
Ему нужно было где-то скоротать время, и не хотелось просто мотаться по городу. Можно было, конечно, отыскать компанию знакомых охотников - кое-кто из них точно должен находиться здесь - но эта идея Трейна не прельщала. Будь это раньше, она бы его немало порадовала, однако тогда можно было пойти всей их командой, разузнать, что нового в свипперской общине, узнать о чужих удачах и незадачах, прихвастнуть своими - конечно же, сплошными удачами.
Теперь команды не было, одному не хотелось, и при мысли об этом Трейна передергивало.
Этот город он любил. Если не изменяла память - именно здесь он познакомился со своими партнерами. Или схватил первую цель. Если память не изменяет, конечно...а она, кажется, изменяет. Просто времени прошло уже очень немало.

Лед в коктейле таял, но пить не хотелось.
Он приехал сюда навестить их, узнать, как они там поживают - Свен и Ив, как там их семья, что нового...Быть может, какой-то долей - чтобы узнать, помнят ли они еще его. Конечно, помнят, сказал он сам себе, дурак ты, Хартнет. Вы же столько времени провели вместе, вы были неразлучны, лучшая свипперская команда из всех существующих.
И она очень легко прекратила свое существование.
Трейн понимал, что в нем говорит обида, причем обида детская, эгоистичная, немножко даже подлая, но подавить ее до конца он не мог - всякий раз ему казалось, что это было своего рода предательство. Тогда он ругал себя мысленно, но это едкое чувство все равно не желало исчезать. Предательство...
Его предали, и он теперь один.
На самом деле, конечно, он не мог их обвинять, и не имел на это никакого права. На самом деле, он был счастлив за них, он сам хотел, чтобы дело решилось так, он способствовал этому, но, надо признать, не думал, что когда все получится, как надо, жизнь кардинально изменится. Мог бы предвидеть, но казалось, что такого не должно случиться. Большое дело - свадьба...
Может быть, они тоже тянули так долго, потому что догадывались о переменах? И не очень хотели их? Нет, скорее всего просто не понимали друг друга.
Трейн помнил, как Ив ужасно злилась на Свена за то, что он не понимает очевидного. Конечно, раз уж даже он сам понял. Впрочем, не понял бы, если бы она, однажды, после очередной ссоры с Волфидом, в сердцах не выбрала Трейна в наперсники (плохой был выбор, конечно) и не рассказала ему все. Он еще, помнится, очень удивлялся - она же ребенок, он ей скорей как отец, разве так можно?
Но тут он понял, что Ив вовсе не ребенок, не желает, чтобы ее таковой считали, и готова отстаивать это. Она была ужасно зла, когда во взгляде его прочитала это немое напоминание о ее возрасте, и Трейн поспешил сказать, что понимает ее и одобряет. Возражать в тот момент было опасно.
Ситуация оказалась сложной, и хотя Хартнет не слишком-то знал, что в таком случае можно сделать, надо было хоть Свену глаза открыть...что он и попытался сделать.
Оказалось, что открывать не нужно. Волфид не был дураком, у него просто была уйма предрассудков. Ив это бесило, она хотела, чтобы он понял - плевать ей на возраст, свой и его, плевать на все, она не несмышленое дитя, в конце концов. Ей надоело быть таковой в его глазах.
Они ругались и выясняли свои отношения пару месяцев. Спокойная и уравновешенная до прохладности, Ив сбегала из дому и отчаянно конфликтовала по малейшему поводу. Ей казалось, что он ее не любит.
Свен не мог избавиться от навязчивой мысли о том, что Ив слишком юная для него. Он не мог поверить, что она любит его.
Трейн искал спокойное местечко, устав быть между молотом и наковальней - он ведь выступал посредником в этом сложном вопросе...

И все же, они разобрались. Да и как иначе, если оба жить друг без друга не могли уже несколько лет подряд? Но когда Трейн впервые наткнулся на них, целующихся, то едва не выронил бутылку молока, которую держал в руке. Но не уронил и бесшумно выскользнул, оставив их вместе, наверстывать упущенное в спорах и скандалах.
Через год Ив должно было исполниться восемнадцать, однако Свен не посмел предложить ей подождать все же этот год - как только он открыл рот, чтобы сказать это, его встретил предостерегающий взгляд теперь уже в самом деле его девушки. Трейн с облегчением вздохнул...

Это было год назад.
Когда Свен и Ив только стали супругами, казалось, что ничего в их маленькой команде не изменилось. В первые дни, конечно, так оно и было, однако семейная жизнь никак не вязалась с бродяжничеством, которым, по сути, и было свипперство. Это понял даже Трейн...
С тех пор он стал охотиться один. Он же был бродячим котом, а не домашним, и не мог остаться с ними.

Странно, за этот год он перешагнул черту между юностью и зрелостью, на которой так долго колебался. Казалось, чего бы лучше - не иметь вообще никаких обязательств и гулять самому по себе?
Оказалось - не лучше. Он привык не быть один. Этому пришлось учиться заново, и научиться до конца не удалось, как ни пытался Трейн. В процессе этих попыток вновь полюбить одинокую свипперскую жизнь он начал утрачивать былые привычки и повадки.
Этих мелочей поднакопилось много, он не замечал, откладывал их в сторонку, а они все накапливались и накапливались, как снежный ком, еще и еще...
Еще - несколько охот, едва им не проваленных, потому что он отвык надеяться только на самого себя, как делал во мрачные времена своей юности.
Еще - непонятное сочувствие, с которым на него посматривали коллеги-охотники - будто то, что он одиночка, заставляло его выглядеть жалко. Или ему казалось?
Еще - эта обида, это чувство того, что его предали.
Еще...ему начало надоедать молоко.

Ему хотелось вернуть что-то из прошлой жизни. Какую-то мелочь. Если бы такая мелочь была, как ему казалось, было бы проще остаться самим собой. Однако люди из прошлой жизни тоже менялись, и с этим поделать было нечего. Даже Кронос немало изменился, насколько Трейн знал (ему и не очень-то было интересно, на самом деле). Ринс вообще уехала со страны, даже, кажется, подумывая бросить свое любимое, но опостылевшее ремесло. У нее ведь был Дженос.
И почему у всех кто-то был?!
А Трейна бесило свое одиночество, потому что оно не было таким как раньше. Оно было каким-то...вынужденным и навязанным.
К тому же, он был уже взрослым Котом, и от этого теперь не удавалось отмахнуться, как раньше, когда он вел себя как беззаботный мальчишка, которым не являлся.
Взрослеть было мучительно, но пришлось...

Лед таял, и оставшиеся кусочки позвякивали, сталкиваясь со стенками стакана. Трейн машинально сделал глоток, и скривился, потому что разбавленный водой, нектар был еще противней. Можно было заказать какой-то другой коктейль, лучше всего молочный, но ему не хотелось подзывать знакомую уже навязчивую официанточку, проворно порхающую по залу.
Он оперся локтями о стол, сложил руки, подпирая подбородок и лениво глядя на сцену. Хорошенькая певица как раз закончила очередную песню, посетители деликатно хлопали. Совсем рядом проскользнула официантка, сделала попытку подойти, и уже явно намеревалась спросить, не желает ли сэр еще чего-то, но он так раздраженно покачал головой, что она (губы обиженно поджались) - остановилась у соседнего столика, за которым сидела влюбленная парочка, и совсем уж бестактно принялась интересоваться у них, не порекомендовать ли им чего-нибудь.
Ярко вспыхнули прожекторы на сцене.
- Леди и джентельмены. Наши непревзойденные...
Трейн Хартнет лениво прищурил глаза, на которые падали упрямые пряди каштановых волос. У него было желание встать и уйти, потому что сидеть в этом на удивление уютном и респектабельном клубе - это если не считать некоторые ухватки персонала - было скучно. Вот черт возьми, ему в последнее время везде было скучно.
- Арман и Мирабель!
Прожекторы метнулись в зал, сцена на миг осталась темной, Трейн прищурился, когда по глазам ударил яркий луч. Почти так же резко прозвучал первый резкий аккорд мелодии, сцена опять осветилась...
Он отвел глаза, не слишком интересуясь, что там будет происходить. Музыка, впрочем, была красивой, стремительной, чуть диссонансной, и чем-то очень страстной - он невольно начал слушать -
- Danse passionnе!

Танец казался немножко диковатым, и в то же время утонченно-быстрым, едва можно было уследить, как мужчина резким движением привлекает к себе свою партнершу, и в какой момент она вырывается, оказывается на другом конце сцены, еще один вихрь движения, она в его обьятиях, из которых в тот же миг выскальзывает, и все это напоминало игру, погоню, грациозную и шутливо-опасную. На первый взгляд хаотично, но на самом деле выверенно и отточенно, превосходно чувствуя друг друга, двое танцующих вели эту игру, причем видно было, что на зрителей они не обращают внимания, будто танец переносил их в какую-то другую плоскость, где их было только двое, и на двоих одна мелодия.
Их было трудно разглядеть, мешали алые мелькающие вспышки, сопровождающие эту изящную игру.
Только когда мелодия резко оборвалась, они оба замерли. Неподвижность затянулась, и стало видно, что они улыбаются друг другу, немного заговорщически, тяжело дыша после только что исполненного танца, будто все еще в своем пространстве.
Им зааплодировали. От души.
Аплодисменты еще не закончились, когда вкрадчиво началась вторая мелодия.
Первый танец был огонь и страсть, этот был плавным и завораживающим, немножко напоминающим какой-то странный ритуал, гармоничным и текучим - каждое движение имело свое продолжение, и нескончаемо перетекало в другое. Опять - другая плоскость, свое пространство, где никого чужого, только эти двое... Закончился он тихо, будто угас.
Они грациозно поклонились, вмиг оказавшись снова в этом мире, в ярком пятне луча света. Женщина с улыбкой поклонилась - она казалась невесомой в летящей одежде. На плечи ей падали рыжие, оттенка яркой меди, локоны, яркие губы были чуть приоткрыты после танца. Она с любопытством смотрела на зрителей, будто ее интересовало, какое впечатление они произвели. Партнер ее напротив, смотрел чуть скучающе из-под длинной пепельной челки, хотя тоже улыбался - женская половина зрителей явно была очарована этой ленивой небрежной улыбкой, отстраненной, но все же чарующей - было слышно по восторженному шепоту.
Трейн мучительно пытался свести воедино несколько мыслей, которые у него возникли, пока он завороженно следил за танцовщиками. Будто он увидел что-то очень знакомое, или кого-то очень знакомого - но тут опять зазвучала новая мелодия, женщина притопнула ножкой, вскинула руки...
...ленивый, скучающий взгляд скользнул по Хартнету, миновал, метнулся назад и уперся прямо в его глаза, благо Трейн таращился прямо на него.
...он случайно зацепил злосчастный стакан с полуразбавленным водой коктейлем, и тот опрокинулся. Правда, не разбился.
Кажется, блондину уже пора было следовать движениям его партнерши, что он машинально и попытался сделать, однако глаз не отвел, и, делая шаг назад, потерял равновесие...
Женская половина зрителей ахнула, включая и рыжеволосую танцовщицу.
Впрочем, она-то как раз и не поддалась панике, протягивая руку, чтобы помочь своему незадачливому партнеру подняться...Правда, улыбка у нее получилась довольно досадливой.

***

Он сидел на кушетке и массировал щиколотку. Она расхаживала по небольшой комнате, и злилась.
- Черт бы тебя взял, что за выходки? Два номера безупречно, а тут ноги отказали, что ли?! Эй, хватит молчать, оправдывайся уже. Как это называть?
- Извини, Мири. Ну подвернул ногу. С кем не бывает...
Она остановилась перед ним, уперев руки в бока, миниатюрная, хорошенькая, завитые рыжие локоны падали на плечи тугими змейками. А глаза вовсе не были такими уж сердитыми, как тон, заметил он мельком.
- Какое замечательное оправдание, надо же. И что мы теперь будем делать, а?
- Ничего. - устало ответил он, смахивая лезущую в глаза челку - стрижка была частью сценического образа, но длинные волосы изрядно мешали. Однако посмей он посягнуть хотя бы на одну прядку - Мири бы убила на месте.
- Предлагаю передохнуть и завершить программу. - предложила она бессердечно, и он вскинул на нее жалобный взгляд.
- Мири...Ну мне больно, не могу я...Связку растянул, наверное.
- Так и растянул? По-моему, ты только задницу ушиб, и все. Не смертельно. Давай-давай, не ленись!
Он очень жалобно и очень натурально застонал, растирая щиколотку.
- Мири-ии...
- Чего тебе? - неумолимо спросила она, но уголки губ так и подергивались, чтобы приподняться в улыбке.
- Я...не в форме. И нога болит.
- ...и задница. - продолжила она безжалостно.
- И задница. - покорно согласился он. - Я пойду домой, хорошо? Обьяснишься с Куртом, окэй?
- А мне что делать?
- Станцуй сольный, они все попадают. Я только мешать буду...
Затронь в женщине самодовольство - и она многое простит. И несмотря на то, что Мирабель не была глупой девочкой, тающей от любого лестного слова, этот незаметный комплимент все же сработал.
- Ладно, черт бы тебя взял. Иди валяйся. Надеюсь, твои нога и задница к завтрашнему дню будут уже в порядке.
- Будут. - клятвенно пообещал он.
Мири подошла к зеркалу, зачем-то поправила прическу, то и дело косясь на него, будто хотела что-то еще спросить, затем вздохнула, подошла к креслу и села в него.
- Мороки с тобой, Дискенс...

Она знала его настоящее имя, и - что ему особенно нравилось - это совершенно не влияло на ее к нему отношение. Мири была не из тех людей, кто обращает внимания на прошлое. За это он ее любил - напористую и волевую девочку с восхитительной пластикой, вспыльчивым характером и бульдожьей хваткой, когда шлось о делах.
Познакомились - он даже не помнил в точности, где - на каком-то приеме в честь национального праздника. Он исправно проскучал там несколько часов, просто чтобы убить время, но когда программа перешла к танцам, и гости начали разбиваться на пары, его вдруг схватили за локоть.
- Эй, потанцуешь со мной, красавчик?
Вопреки формулировке, это было произнесено не обольстительным тоном с нежным придыханием, а бесцеремонно - даже вопросом не являлось. То есть - пойдешь и потанцуешь, а потом катись к черту.
Какая разница, как убивать время? - промелькнула у него мысль. И последующие несколько часов они не останавливались даже для передышки - танцевали и танцевали. Она была редкостно хорошей партнершей, танцевала профессионально, умела подстроиться и подстроить под себя, где нужно, и не увлекайся он танцами долгое время, наверняка загоняла бы его.
Когда наконец их провели изумленными взглядами и шепотками, и рыжеволосая выволокла его на балкон - так же бесцеремонно, как и приглашала на танец, она засмеялась.
- Знаешь, а ты не промах. Я боялась, что ты либо оттопчешь мне ноги, либо вообще свалишься после третьего танца. Тут же все такие.
- А я, значит, похож на хилого хлыща. - подытожил он нимало не обиженно.
- А ты что, так много о себе возомнил? - стрельнула она взглядом, но затем добавила. - Походил бы - не пригласила бы на танец. Так что, красавчик, колись - профессионально занимаешься танцами?
- Нет.
- Вот врешь. - восхищенно заявила она, и когда он вторично отрицательно покачал головой, заявила. - Так значит, будешь.
И не ожидая ответа, сжала его ладонь своей теплой и сильной ладошкой.
- Мирабель. А тебя как?
Ему стало грустно.
Если везло, и имя его ничего людям не говорило, было легче. А если говорило...
Она терпеливо ждала, не выпуская его руки. Опять же не обольстительно, а просто, дружески, так, фамильярно.
- Крид Дискенс.
Глаза ее чуть-чуть расширились, и стало ясно, что - да, говорило. А затем она заявила.
- Симпатичное имя. Ну так что, красавчик? Делаю деловое предложение. У меня нет партнера, а ты подходишь по всем параметрам. Согласен, а?
Он согласился. Как раз потому, что она не обратила внимания на это невезучее имя.

Правда, позже Мири сказала, что если бы он сказал ей, кто он, до того, как они протанцевали весь вечер, она бы скорей всего ни за что не продолжила бы разговор. И дело даже не в его умении. Просто...не предложила бы.
Это ему тоже понравилось. Искренность. Впрочем, ей и так бы ничего не грозило, прошлое в прошлом.
С тех пор они работали вместе - уже почти год, между прочим.

- И все равно. - заявила она в самом начале. - В данном случае не получится - appeler un chat un chat.
- Oui. - согласился Крид. - И что предложишь?
- О, - засмеялась Мири, накручивая рыжую кудряшку на палец. - Легко и просто. Sous – le – pseudonyme.
- C’est tres bien. - хмыкнул он. - Так давай, придумывай. У меня плохой опыт.
Мири хихикнула.

- Ну а теперь признайся, куда ты так спешишь. - потребовала рыжая, сидя напротив него. Крид закатил глаза, думая, что ответить. Обычно ее проницательность ему вполне нравилась, но, честно говоря, объясняться нисколько не хотелось.
- Домой, лечить свою ногу. - пояснил он довольно хмуро. - Ну что такое, Мири? Допрос с пристрастием, будто я в каком-то преступлении замешан.
- Срывать номер - преступление, дорогуша, должна тебе сообщить, - легко заявила она, закидывая ногу за ногу. Поза свидетельствовала о том, что она не уйдет, пока не получит сколь-либо внятный ответ.
Крид задумался - спасти могла лишь искренность. Впрочем, кто сказал, что нужно раскрывать всю правду? Только немножко, совсем чуть-чуть. Он ведь и сам не был так уж уверен в том, не подвели ли его глаза...
- Увидел знакомого... - бросил он негромко и опять умолк, не совсем зная, как продолжать дальше.
- Что за знакомый? - потребовала рыжая, и он опять закатил глаза.
- Мири, ну пожалуйста... Я расскажу тебе потом. Хорошо? Мне правда пора.
- Скрытный какой... - пробурчала его партнерша, поднимаясь и встряхивая волосами, однако через миг обиженный тон уже смягчился. - Ладно уж, иди, не буду больше расспрашивать. Пока что. Вечно у тебя какие-то тайны мадридского...
Окончание фразы он не расслышал - Мири вышла, продолжая ворчать.
Крид легко поднялся с кушетки, и принялся торопливо переодеваться, пока она не передумала и не вернулась дознаваться насчет прочих его тайн. В один миг выскользнул из сценического костюма, раздражающего его своими блестками. Мири упорно заявляла, что он в нем "такой секси, дорогуша, ты просто не представляешь", приходилось верить, что вид не такой уж идиотский, как ему самому казалось.
Перед выходом подошел к зеркалу, остановился возле него, внимательно изучая собственное лицо. Он всегда был бледным, но сейчас - немножко чересчур. Хотя и отлично контролировал себя, разговаривая с рыжей, надо признать.
А глаза блестели совсем уж лихорадочно.
Показалось? Показалось...
Возможно, что и да. Возможно, что как раньше, когда столько раз подводило собственное неуемное воображение...
Возможно, что и нет.
Крид быстро отвернулся от зеркала, и так же быстро, ровной походкой, нимало не прихрамывая, выскользнул за дверь.

***

В его жизни было проклятие...
Крид иногда задумывался над тем, за что оно ему досталось, и не был уверен, надо ли за него ненавидеть или благодарить за то, что это проклятие есть.
Оно было с ним уже очень давно, с времен бурной беспокойной юности, о которой он не любил вспоминать, потому что повзрослел - это было наверняка, и поумнел - хотя порой ему казалось, что нет. Во всяком случае стал куда уравновешенней. Но несмотря на то, каким был и каким стал Крид Дискенс, проклятие оставалось с ним.
На самом деле он не очень-то любил о нем вспоминать. Даже напротив, пытался забыть очень тщательно, очень упорно.
Иногда ему даже удавалось поверить, что оно исчезло, чтобы в следующее мгновение снова понять, что он опять вернулся к началу порочного замкнутого круга - а проклятие не исчезло, никуда не делось, и, вероятно, останется с ним навсегда.
У него было имя, и не только имя - у него было множество подробностей и мелочей, делавших это проклятие самым изумительным, что было в его жизни, самым пугающим, самым ценным, самым любимым.

Он давно уже его не видел. Лет пять, наверное, прошло - когда он последний раз посмотрел в янтарные глаза своего проклятия. Многое удалось изменить, многое - начать заново, а эта страница его жизни не хотела исчезать.
Крид Дискенс с тоской признавался сам себе, что он однолюб. А какое еще могло быть объяснение?
Впрочем, поначалу он еще считал, что время - лекарь, почему бы и не положиться на него? Самое подходящее время начинать с нового листа все. Так Крид себе говорил. Верней, уговаривал себя.
Напрасно. Прошел первый год иной жизни, а он все еще не свыкся с время от времени накатывающими, накрывающими волнами тоски по этому чертовому проклятию. Но - пусть. Если время берет такую цену за то, чтобы забрать воспоминания, то почему бы и нет?
Время шло, наверное, издевательски посмеиваясь над его надеждами.
Где-то на третий год Крид понял, что испытывает эту тоску ничуть не реже.

Это было не самое приятное осознание. Кажется, тогда Дискенс - а из него получился вполне сознательный и упорный одиночка - при каждом подобном приступе начинал курить, причем отчаянно, одну сигарету за другой, до рези в горле и мути перед глазами, пока в дыме не начинали появляться знакомые черты. Потом поумерил свою депрессию. В конце концов, не впервой было одергивать себя и заставлять менять привычки. Одно время ему страшно хотелось убивать, и с этим он тоже успешно справился. С тех пор пристрастился к тонким, почти дамским вишневым сигаретам. Еще привычка взамен старых....
Если оглядываться назад, то все эти пять лет - верней, четыре, поскольку с появлением Мири и определенного занятия у него уже не было бездны свободного времени, чтобы предаваться попременно то депрессии, то выходу из нее, Крид воевал с этим чертовым проклятием...
Он даже пытался совершить подмену. Вдруг эта зацикленность тоже была попросту въевшейся привычкой? Клин, как говорят, клином...
Прекратил, когда понял, что подсознательно выбирает партнерами исключительно кареглазых брюнетов - чем светлей глаза, тем более влекло к таким Дискенса. И это при том, что ограничений в выборе не было - цену своей внешности он знал, и разве тяжело красивому голубоглазому блондину - на редкий пепельный оттенок ловилась уйма хорошеньких мальчиков - найти себе партнера? Постоянного или временного - без разницы, просто для того, чтобы зацикленность прошла.
Постоянного ему заводить не хотелось, а временные безумно надоедали...

Порой он ему снился...
А на улице Дискенс не раз вынужден был одергивать себя от желания позвать со спины такого похожего на него...
И это удавалось. Просто потом случалась бессонная ночь и мигрень, и тоска, и одиночество. И желание завести кошку, черную, с янтарными глазами.
Неуемное воображение.
Вредная привычка.
Проклятие, у которого было имя.
Трейн. Трейн Хартнет.

- Ты - чудо! - заявила она, встряхивая свободно рассыпанными по плечам рыжими кудрями. - И что бы я без тебя делала?
Крид тихонько улыбнулся, придерживая ее под руку. Мири была несколько пьяна, и ему не хотелось, чтобы она случайно упала. Танцовщице синяки ни к чему, а Мири слегка пошатывало.
- Ну правда мы их всех сделали? - она почти по-детски радостно сияла. - Ведь мы лучше всех, ну правда?
- Правда. - согласился он. - А теперь осторожней, Мири, не ушибись...
Она плюхнулась на переднее сиденье, прищурила веселые глаза.
- И мы точно получим первое место?
- Уже получили. - усмехнулся Крид. Он не обманывал - в этом конкурсе они точно обошли всех других участников на добрый порядок. Благодаря, наверное, тому, что два месяца перед этим Мири ежедневно мучала его и себя в бесконечных репетициях. За это время они сработались так, как редко какая пара срабатывается за несколько лет.
Она сияла так очаровательно, что даже смотреть было противопоказано. В очередной раз добилась своего. Упрямая рыжая девочка, подумал он со странной нежностью.
Не успел завести мотор...
- М-ми...ри?
- Ну что? .. - игриво пробормотала она, обнимая его за шею. - Мне просто весело...
Аромат чайных роз был теплым и нежным. Он легонько обвил рукой ее плечи, пальцы запутались в рыжих кудрях.
- Мири...

Он отвез ее домой. Не было заметно, что Мири разозлило его поведение - просто глаза у нее были немножко грустные. Крид вспомнил, что она пила не так уж и много - во всяком случае не больше, чем он.
- ...нет. Извини.
Она помолчала, отстранившись, затем невесело усмехнулась.
- Почему? Не обижайся, просто интересно.
Крид до сих пор не мог понять, почему это играло какую-то роль, но, видимо, играло. По крайней мере, сформулировать причину ему удалось так легко, что это удивило даже его самого.
- Я люблю другого.

- А мне не казалось, что тебе нравятся мальчики...
- Потому что это не совсем так. - сообщил Крид, возясь в примерочной. Разговор протекал легко и просто, обычный дружеский треп. - Дай мне шарф, пожалуйста...
- Позади тебя.
- Мм...
Она даже не подумала, что "другой" может попросту означать "другой человек", и безошибочно сделала правильный вывод.
- А ты его тщательно прячешь, этого мальчика, Дискенс. Вечно у тебя сплошные тайны.
- Никого я не прячу, Мири. Лучше помоги мне это застегнуть...
- Ну, хоть раз ты бы должен был засветиться. - задумчиво пробормотала рыжая, застегивая не поддающуюся ему молнию. - Ого, мило. Я бы даже сказала...
- "Да ты в этом секси, дорогуша." - проворчал он.
- Именно что, и нечего говорить это за меня, Дискенс. - фыркнула Мири. - Так что насчет твоего мальчика?
- Да нету у меня мальчика, угомонись. - ответил спокойно Крид, которого этот допрос вовсе не раздражал. Напротив, ему подсознательно хотелось избавиться хоть от части того, что все время было с ним.
- А в кого же ты влюблен, герой?.. - не отставала Мири, и Крид мрачно подумал - в самом деле, в кого же я влюблен? В прошлое? В проклятие?

Тогда он все же отшутился.

***
Крид чуть приподнял воротник плаща, войдя в зал клуба, быстро осмотрелся. Излишнее внимание посетителей всегда претило, вгоняя его в состояние ленивой апатии - хотя раньше повышенное внимание ему нравилось. Еще одна утерянная со временем привычка...
На сей раз опасаться не приходилось - никто на него даже не взглянул. Дискенс глубоко вздохнул, и медленно, почти нехотя взглянул туда, где перед самым его неловким падением заметил знакомые ему до холодка вдоль позвоночника глаза своего проклятия.
Возле столика суетилась белокурая официантка, а он, его Трейн, угрюмо отвечал ей на какой-то вопрос, было видно, как мрачно опущены уголки губ. Она кивнула, щебеча что-то, слишком долго, затем упорхнула. За флирт на рабочем месте взыскивают, Кэти, хмуро улыбнулся Крид. Чтобы подойти, надо было преодолеть какую-то странную тяжесть, и вдруг, вопреки всякому здравому смыслу - ведь он ее не подвернул на самом деле - отозвалась болью правая щиколотка.
...Нервы. Крид фыркнул, очень тихо, и очень про себя. Стоять столбом и дальше ему совсем не улыбалось, и он заставил-таки себя оторвать ноги от пола.
...Аккуратно отодвинул стул, сел, переплел пальцы, опуская на них подбородок, и улыбнулся в широко раскрытые глаза удивительного медового оттенка - мягко, как улыбаются не проклятью, не любимому - как обычному знакомому. Может быть, даже другу, к тому же, не очень хорошему.
- Привет...Трейн. - с легкой паузой.

Он стал взрослым. Уже не так сильно похожим на того юного Трейна, которого он слишком хорошо помнил в свои самые одинокие времена. И, наверное, все-таки тем же. Уже не казался мальчишкой. Взрослый - и все же, как и тогда, очень давно, очень напоминающий дикого уличного кота.
Упрямый острый подбородок. Новое - тонкая вертикальная складочка между бровей. Он много хмурится, а я себя от этого отучил... Чуть-чуть угловатое лицо, но тонкое, чуть резковатые черты. Высокие скулы. Это кошачье - во всем облике, хотя, конечно, основной эффект - из-за глаз...
Крид заставил себя смотреть прямо в эти глаза. У его Трейна всегда были нежные губы. И не стоит сейчас уходить в воспоминания. Ему просто хотелось увидеть перемены, и он их увидел, запомнил, влюбился. В один миг.
И будто не было этих пяти лет. Вот тебе и время, которое лечит воспоминания, meine liebe, подумал он немножко некстати, и в это время Трейн, точно очнувшись, пробормотал негромко и неуверенно.
- Дискенс?

- Дискенс?..

Ему тогда было восемнадцать. Они постоянно ругались. Ругались - не то слово. Дрались, упиваясь собственной силой и ловкостью, привычные к этому и даже не считающие, что должно быть как-то иначе. Да и как не привыкнуть, если вся их жизнь тогда была в убийствах, в заданиях, в миссиях организации, о которой никто не должен был знать, но все равно знали слишком многие, которых и нужно было убивать.
Они были совсем юные. Самая конфликтная пара из всех агентов, наверное. И все-таки их что-то сближало, хотя часто они почти открыто ненавидели друг друга. После очередной размолвки получали выговор, их направляли на разные задания в разные концы страны, часто и дальше, по возвращении они как и прежде цапались по любому поводу...
А по ночам оставались вместе.

- Дискенс?
В темноте глаза Трейна казались просто светло-карими.
- Мм? - пробормотал он сонно - под пальцами были мягкие каштановые пряди.

Он тогда был вечно растрепанным и угрюмым парнем с привычкой выяснять отношения очень просто и лаконично - пулями, и Крид безумно в него влюбился.

- Спи...
Пауза. Теплое дыхание.
- Не хочу. - едва слышно ответил Хартнет.
- Почему?

...даже поцеловать его удалось только обезоружив довольно подлым приемом - честный бы не прошел, Трейн был сильнее - и зажав в углу между двумя стенами, с прижатым к горлу лезвием катаны.
И наверное, если бы Трейну это не понравилось, то на его счету оказался бы еще один труп. А так Крид отделался лишь простеленным плечом, на следующий день после этого специфического инцидента...
Одобрение выражалось тоже пулями.

Трейн не ответил, просто прижался щекой к его плечу. Крид знал, что он искал тепла...

***

- Дискенс?..

Бывают люди, которых время аккуратно обходит сторонкой, почти не касаясь, и отыгрываясь на всех остальных за своих любимцев, которых так хранит. Когда бы ты ни видел их в последний раз - год назад, два, пять - они не переменятся. Если ты знал их очень близко, даже если вы расставались - при одном взгляде на них мгновенно оживает кажется, уже много раз похороненное и забытое прошлое, вновь переворачивая все с ног на голову, или - выворачивая наизнанку, смотря какие были воспоминания...
Крид Дискенс принадлежал к таким людям, несомненно. Трейн чувствовал, что пауза затягивается, и ему ужасно хотелось, чтобы все это оказалось ошибкой, и этот пепельноволосый изящный танцовщик, двадцать минут назад ставший причиной того, что Трейн усомнился в своем зрении, оказался вовсе не тем, за кого его приняли. Правда, он назвал его по имени, но...
Отрицать было бесполезно. Потому что несмотря на другую прическу, несмотря на немного непривычно спокойное, немного отстраненное выражение лица, несмотря на прочие неважные мелочи, он не изменился ни на йоту - его бывший партнер, его бывший враг, его бывший любовник, и самая большая ошибка в его жизни.
Крид кивнул, легонько улыбаясь, и эта улыбка, адресованная пространству между ними, заставила Трейна пожелать на миг зажмуриться, чтобы потом открыть глаза и убедиться, что он все так же сидит в этом уютном и довольно скучном ночном клубе. Он подавил это желание и задался вопросом - что спросить дальше, чтобы заполнить повисшую тишину. Вариантов почти не было, и он, злясь на себя, почти грубо пробормотал.
- Что ты здесь делаешь?
То, что не слишком вежливый в общем-то тон был пропущен Кридом мимо ушей, не так уж его удивило и принесло странное облегчение. Тот - прежний Крид был привычен к его грубостям.
- Я здесь работаю. - мягко напомнил ему знакомый до последней нотки голос, и Трейн ощутил себя очень глупо. Сперва он подумал, что ошибся, но теперь тот факт, что Дискенс в самом деле мирно, без всяких наклонностей, связанных с прошлым, работает танцовщиком, несколько ошеломил его. Это было как-то...малореально. Удивляло и не хотело укладываться в голове, тем более, что эта неожиданная встреча сама по себе еще там не уложилась.
- Тебя это так удивляет? - поинтересовался Крид, и легонько кивнул - взгляд его скользнул мимо Трейна. Официантка оказалась рядом, сияла еще ярче, чем при попытках привлечь внимание Трейна.
- Мне как всегда, Кэти. - ровно, прохладно произнес Крид, и сияние несколько померкло. - И пожалуйста, компаньону моему то же самое.
Когда она исчезла, Трейн удивленно приподнял брови и получил в ответ улыбку.
- Я помню, что ты это любишь. Кроме того...за столь неожиданную встречу полагается выпить.
"Неожиданная встреча" была не тем словом, каким называлось случившееся для Трейна. Для него оно являлось кое-чем посложнее - но он промолчал, только кивнул.
В конечном итоге, ему все равно нужно было что-то, на что можно было уставиться - кроме внимательных светлых глаз.

- Ты так и остался не слишком разговорчивым.
Трейн ничего не ответил на это замечание, исподлобья наблюдая за Кридом, отпивающим свой вермут. Разговор получался отрывистый, довольно бессвязный, прерываясь долгими паузами - ему не хотелось говорить, а Крида, похоже, это устраивало, и помимо этого замечания он ничем больше неудовольствия не проявил. Они оба больше смотрели друг на друга. Странное чувство, думал Трейн отстраненно - я рад его видеть - и тут же готов был отругать себя за эту мысль, и сразу же забывал об этом.
Когда-то он его ненавидел - затем каким-то непонятным образом перешагнул от этой ненависти к странной любви, затем опять пытался ненавидеть, не научился, как ни пытался, как ни доказывал себе, и в конечном итоге постарался забыть, как ему казалось до этого вечера - вполне успешно, ведь с последней встречи почти не вспоминал, или убеждал себя, что не вспоминал.
Ошибки юности, конечно же, всегда остаются не более, чем ошибками - а в случае Трейна это было предельно верно. Он не отрицал.
Просто за всю его кошачью жизнь Крид Дискенс остался единственным человеком, к которому Трейна Хартнета неудержимо влекло.
Трейн поймал взгляд Крида, не смог его прочитать, и с нахлынувшей неловкостью принялся за вермут.
...Влекло до такой степени, что он не мог сопротивляться этому влечению, несмотря на все усилия, не мешало даже то, что Трейн никогда не интересовался своим полом ни до, ни после, как впрочем, почти не интересовался и противоположным. С женщинами ему было слишком сложно. С Дискенсом было намного сложней.
И легче...

Он любил свое одиночество и берег его. Бесцеремонный Крид совершенно не интересовался этим. Он интересовался только Трейном.
- Я ненавижу тебя...
- Я люблю тебя.
- Не...трогай...
Он извивался, пытался вырваться, неубедительно, даже для самого себя, и ярость, которую пытался в себе разжечь, была очень уж ненастоящей.
- Ты не посмеешь...
- Mon Chat, хватит так дергаться.
- Я убью тебя...
- Шшшш, я не сделаю тебе больно. Тебе будет хорошо...
- Я... - всхлип - что ты делаешь...зачем ты это...
- Я люблю тебя.

У него кружилась голова - слишком много выпил. Верней, немного - но много ему никогда и не требовалось. Сквозь туман опьянения он уже не отрываясь смотрел в светло-голубые глаза Дискенса.
- Пять лет - это много?
- Нет. Ничуть.
Крид ответил на вопрос, который Трейн задал, почти не осознавая этого, так легко, точно сам не осознавал ответа. Возможно, это было нормально. Возможно, так и должно было быть. Хартнет утомленно подпер подбородок ладонью, на глаза падали взлохмаченные темные волосы. Искоса посмотрел на свой пустой бокал. Официантки рядом не было. Наверное, странно наблюдать за двумя парнями, которые практически не разговаривают - просто смотрят друг на друга, изредка обмениваясь малопонятными фразами...
- Здесь плохо общаться.
- Хочешь уйти? - поинтересовался Крид, делая маленький глоток. Он повторял свой заказ куда чаще Трейна.
- Хочу.
- Тогда уйдем. Тебе хочется поговорить?
- Хочется.

Может, их провожали недоуменными взглядами, Трейн не знал, но был уверен, что держится на ногах достаточно твердо, пока они не вышли. Ночной воздух показался холодным - может, просто потому, что у него буквально горело лицо. Он пошатнулся, ощутил, как его поддержала сильная рука, поднял взгляд, хотя они вроде были почти одного роста - казалось, что он смотрит снизу вверх.
- Полагаю, нам не мешает немного пройтись. Чтобы развеяться. - усмехнулся Дискенс, но что-то в этой улыбке было натянутым до звона.
- Не мешает. - согласился Трейн, ощущая, что катастрофически пьян, и порывисто обхватил Крида за шею, чтобы скорей стереть эту улыбку поцелуем.

***

Их обоих шатало, удалось сделать только несколько шагов в сторону, к стенке, и Крид впечатал в нее Трейна, не разрывая поцелуя. В голове было легко, в ушах тонко звенело, все перед глазами слегка плыло. Он осознал, что пьян - впервые за много лет в самом деле пьян, и не очень удивился, потому что именно этого и хотел. Так было проще не задумываться над происходящим и легче концентрироваться на единственном, что было важным в это мгновение. Он оставил попытки вспомнить, каков Трейн был на вкус раньше, и познавал его снова, и был вполне согласен на то, чтобы не прерываться никогда, никогда, никогда...
Ладони Хартнета слабо уперлись в его грудь, затем сильней, и он освободил его губы - Трейн судорожно вздохнул, и снова, не открывая глаз, увлек его в поцелуй - как в омут, а затем опять, как на зло, не хватало воздуха, и они то и дело отрывались друг от друга. Для того, чтобы на обычном сознательном уровне понять и адекватно воспринять происходящее Крида не хватало.
Правда, ему показалось, что Трейн все таки рад его видеть...
Он в очередной раз отпустил вздрагивающего Хартнета, и тот наконец открыл глаза. Раскрасневшийся, потерянный.
- Что мы делаем...
- Не знаю. - признался Крид вполне честно. - Но ты сам сказал, что пять лет ничего не значат.
- Это сказал ты...
Они оба засмеялись, нервно, с сумасшедшинкой, затем Трейн качнулся вперед, уткнулся лбом в плечо Крида.
- Поехали...куда-нибудь...

Таксист явно задался целью поскорей от них избавиться - гнал, словно ненормальный, если бы не ночь, создалось бы немало аварийных ситуаций, а ведь они ничего такого не делали, только целовались, но зато не отрываясь друг от друга, исступленно, да и все равно больше ничего бы не удалось сделать на узком сидении. Сперва, ничего не поняв, он вполне доброжелательно улыбнулся - ну конечно, двое товарищей, явно уже неплохо погулявших, собираются поехать повеселиться еще куда-нибудь, так и читалось в его взгляде. Пока Крид не скользнул на заднее сиденье к Трейну, а тот не потянулся к нему нетерпеливо. Дискенс поймал еще уголком зрения расширившиеся глаза водителя в зеркальце.
...зато они не потеряли слишком много времени на дорогу.

Он крепко держал Трейна за талию, затем, когда лифт наконец подъехал, подтолкнул вперед. От алкоголя, возбуждения и попыток мыслить более-менее связно подкашивались ноги.
- Может, никуда дальше не пойдем?.. - прерывисто прошептал Трейн, когда двери лифта закрылись. Дискенс едва удержался от соблазна дотянуться до кнопки и остановить лифт между этажами - но все-таки оставалось потерпеть совсем немного, если он не потерял ключи.
- Еще чуть-чуть. - пообещал он, привалившись к стенке и глядя на Трейна - губы того были искусаны, и им самим, и Кридом, припухли, хотелось завладеть ими снова, пока он опять не будет задыхаться. - Совсем чуть-чуть.
Звонко щелкнуло, дверь лифта открылась.

- Дверь закрой...
- К черту дверь...
Они опять застряли между спальней и прихожей, наконец срывая осточертевшую одежду. Трейн запрокинул голову, подставляя шею, и Дискенс не преминул оставить на светлой коже несколько отметин, между этим сдергивая с него сперва джинсовку, затем майку. В такие моменты он ненавидел человечество за то, что оно изобрело одежду - нестерпимую, отвратительную преграду, на которую нужно было тратить время, нужное совсем для другого. Трейн чертыхнулся, привалившись к стене, рванул ремень, и хотя движения его были несколько некоординированными, в пару мгновений стряхнул джинсы, оттолкнул их ногой, осмотрелся. Глаза его были цвета темного янтаря с черными безднами узких зрачков.
- Где кровать?..
- Кровать еще обязательно будет... - пробормотал Крид, опускаясь на колени и обхватывая его бедра руками. - Позже...

Идеально застеленная постель превратилась в полный хаос спустя несколько секунд. Трейн опять потянулся к нему и застонал зло и разочарованно.
- Кой черт ты еще не разделся, Дискенс?..Я хочу тебя видеть, всего...
Крид понял, что поставит личный рекорд на скорость раздевания. Легко и просто - ради него.

...Трейн на пару мгновений замер, затем разорвал поцелуй, в котором заглушал любой звук боли, если он был. И начал двигаться, медленно, размеренно, сквозь тягучие медовые мгновения, и каждое это плавное движение - после первых нетерпеливых попыток получить наконец удовлетворение, которое требовало разгоряченное тело - было чистое удовольствие, уже лишенное примеси этого нетерпения. И какой-то частью себя Дискенс сейчас отчаянно благодарил время за то, что оно поиздевалось над ним и не дало забыть, что только это тело для него - единственное, что только этот аромат сводит его с ума, что только в эти глаза он без памяти влюблен.
Мир исчезал снова и снова.

- ...вот так...
Трейн прижимал щекой собственные волосы, они постоянно попадали в рот, он всхлипывал, мотал головой, пытаясь избавиться от них, и почти жалобно просил - вот так, пожалуйста, не надо останавливаться, я не переживу...
Когда уже не удавалось не кричать, он зарывался лицом в подушку. Но как только Крид - совсем уже не торопясь, мучая его, и почти не двигаясь, приостанавливался, снова переспрашивал - нравится ли ему? - скотина, сам ведь видел, до чего его доводит этой игрой - он снова и снова повторял одно и то же - да, да, нравится. Не может не нравиться. С тобой - не может не нравиться. С тобой одним.
Мир медленно становился белым, а потом черным, словно отключали свет.

***

Было темно, но не настолько, чтобы ничего не видеть, тем более, что глаза давным давно привыкли, и Трейн отлично различал фигуру Дискенса на фоне окна. Тонкий запах был приятным, хотя и незнакомым. Прежний Крид никогда не курил.
- Ты не хочешь? - негромко поинтересовался блондин, вероятно, ощущающий его взгляд. Откуда-то с улицы, несмотря на то, что источник света явно был далеко, на пепельные волосы падал легкий отсвет.
Трейн поежился - опьянение уходило, ему становилось неуютно. Очень неуютно и почему-то холодно - до мурашек на обнаженном теле. Он поторопился зарыться под одеяло, пробормотал едва слышно.
- Не хочу...
Темный силуэт на чуть менее темном фоне был четким, словно прорисованным, и еще несколько минут практически неподвижным. Трейн устал смотреть, закрыл глаза, но задремать не успел - через минуту Крид прилег рядом, тихонько вздохнул. Хартнет не удержался, провел рукой по его плечу, теплому и шелковистому, услышал в ответ смешок.
- До утра еще есть время. Поспи.
Утро... - подумал Трейн сонно - Зачем нам утро? Утром нужно будет что-то со всем этим делать. Утром я обо всем пожалею, до последнего мгновения. Давай - утра не будет... Давай - будешь ты и темнота...
Утром со мной опять будет одиночество, навязанное и ненужное.
Давай - утра не будет...

Утро было - серое, мутновато-прозрачное, словно плохой хрусталь, без единого лучика солнца. Трейн проснулся давно, и просто лежал - ему было тепло, уютно, но беспокойно, и он слишком ясно ощущал, что рядом никого не было. Наконец он открыл глаза, лениво потянулся, ощущая неприятный холодок в области сердца. Так бывало, когда он делал очередную ошибку в своей жизни, поэтому Трейн ненавидел это чувство до покалывания в кончиках пальцев.
Он сел, прищурился, осмотрелся. Спальня была просторной, довольно уютной, в светло-золотистых тонах (а вот это странно, он не помнил, чтобы Дискенс отдавал предпочтение этому цвету). В обозримых пределах не было ни одного предмета его одежды - только на полу у кровати была брошена черная водолазка - вчера Крид был в ней, а вот куда он зашвырнул брюки?..
Трейн медленно поднялся, потянул с кровати простыню. Дверь в спальню была приоткрыта, и он мгновенно учуял запах кофе, свежесваренного и крепкого, интуитивно побрел на кухню.
И только когда к нему повернулся Дискенс, с чашкой в руке, джинсах и полурасстегнутой светлой рубашке, с влажными пепельными волосами, его ударила абсурдность происходящего.
Трейн Хартнет понял, что чертовски устал просыпаться в одиночестве.

- Хочешь кофе? - буднично поинтересовался Крид. - Прости, но молока у меня нет...
- Я не хочу молока. - буркнул Трейн. - Мне нужно одеться.
- Ванная полностью к твоим услугам, а вот завтрак придется подождать. - так же спокойно сообщил Дискенс, и запоздало удивился. - Ты... не хочешь молока?
Видишь ли, я меняю привычки, хотел сказать Трейн, но вместо этого буркнул.
- Где у тебя тут ванная, Дискенс?

Дискенс аккуратно стряхивал в пепельницу сероватый пепел тонкой, изящной сигареты, и почти не смотрел на Трейна. Наверное, потому что слишком явно ощущал натянутость, повисшую в воздухе между ними. Они почти не разговаривали, вернее - разговор просто не ладился.
- Je t'aime. - в пространство произнес Крид, туша сигарету и переплетая пальцы уже знакомым Трейну жестом.
- Что? - пробормотал Кот, допивая кофе.
- Это называется - мысли вслух. - пояснил Крид и усмехнулся на удивление красивой улыбкой. - Ты ведь останешься, правда?..

@настроение: ...а все-таки я его дописала...

@темы: Фанфики, Black Cat, Кридотрейн

---

Пожалуйста

Название: "Пожалуйста"

Пэйринг: Крид/Трейн

Фэндом: Черный Кот

Рейтинг: R

Жанр: романсофлафф

Саммари: Трейн - невоспитанный парасенок.

Предупреждение: начато в одном тоне, закончено в другом, так что прошу простить.) Если я делаю перерыв в писании фика, куски будут капитально отличаться, ага...

читать

- Принцессаааа!...

Ив недовольно подняла голову от книги. Трейн валялся на диване, и вопил из-под газеты, которой прикрывал лицо от полудневного солнца. Когда Трейн вопил, это было сравнимо только с сиреной пожарного автомобиля. Ужас что.

- Что?

- Принеси мне молокааааа!..

Нет, каков наглец, про себя подумала Ив, уже понимая, что если она этого не сделает, то ее попытки дочитать "Над пропастью во ржи" увенчаются полным неуспехом - как можно читать, если над ухом постоянно раздается противное "Принцессааа-аа, какая ты жестокаяяя-ааа!". Деактивировать сирену можно было только искомой бутылкой молока.

- Хорошо. - покладисто сказала она, откладывая книгу. - Принесу. Трейн, а волшебное слово?

Трейн выглянул из-под газеты и хлопнул глазами.

- Скорее! Пить хочется...



То, что Трейн был невоспитанным, в "семье" свипперов знали давно, и даже к этому привыкли. Он вечно разбрасывал вещи и пустые бутылки из-под молока. Он никогда никого не слушал. Он ел так, словно за тридцать секунд должен состояться конец света, и нужно встретить его на полный желудок (и не будем упоминать, что он смутно понимал назначение ножа и вилки). Он был раздражающе громким, шумным, и весьма часто вел себя не лучше трехлетнего разбалованного ребенка. Свен регулярно рявкал на него, но эффекта не наблюдалось никакого, а то и прямо противоположный - если у Трейна просыпалось желание быть противным, и он начинал намеренно делать все на зло.

Естественно, предпринимались попытки его переучить. Инициатором была Ив, самый консервативный в этом плане член команды. Именно ее больше всего раздражало неумение Трейна вести себя, как положено - но даже Принцесса терпела неудачу. Против Кота не было никаких действенных методов, поскольку слух у него был исключительно удобный: то, что ему не хотелось слышать, он не слышал, даже если орали в ухо. Плюс в его голове ничего не удерживалось дольше пары дней. Дырявая башка, бурчал Свен, когда Трейн невинно заявлял, что "я только на минутку заскочил в магазин за молоком", прошлявшись невесть где целый день вместо того, чтобы заниматься делом.

Если вежливости не научили в детстве, то старого кота уже точно не переучить. В возрасте двадцати трех сознательность Трейна была катастрофически низкой. А хуже всего у него было с "волшебными" словами. Иногда отчаявшемуся Свену казалось, что Кот вообще не знал о их существовании.

Нет, словом "спасибо" он иногда все же пользовался. Например, "молоко закончилось? И никто не купил еще? Ну спасииибо, Свен!". Случаи использования этого слова по назначению были редкими, и во внимание не принимались, но все же были. Зато с остальным было еще хуже.

Дело в том, что Трейн абсолютно не умел попросить.

Он умел требовать.

Свен иногда гадал, известно ли ему о том, зачем люди говорят "пожалуйста". Абсолютной уверенности у него не было. При попытках его ругать, Трейн закатывал глаза, и вопил, что не нуждается в очередной лекции о воспитанности. И тем не менее, простого слова "пожалуйста" добиться от него было невозможно.

Существовал, конечно, простой метод игнорировать его до тех пор, пока он не попросит, как следует, но в данном случае метод этот проваливался с треском. Трейна игнорировать было невозможно. Не получив требуемое он а) включал сирену, б) если сирену стоически терпели, шел и пакостил, в) все равно добивался своего еще перед вторым пунктом, потому что долго проявлять стоицизм Свен не умел. Терпение у него было отнюдь не безграничным, а в случае Трейна и вообще крайне быстро лопалось. Лучше было дать ему, что желается - после этого Кот затихал, и можно было без проблем почитать газету или покурить. Игнорирование лучше получалось у Ив, но и она сдалась и решила идти по пути наименьшего сопротивления. Трейн оставался безнаказанным, невоспитанным, вредным кошаком.

Но иногда он умел довести даже своих привычных товарищей до белого каления.



Это была уже пятая бутылка с молоком, которую Трейн ленился взять сам. Пульт от телевизора, за которым ему не желалось сделать три шага. За ужином Трейн после серии попыток потянуться через весь стол за соусом, пихнул Свена под столом ногой.

- Эй, Свен, передай мне этот чертов чили, а то я не дотягиваюсь.

Потом пихнул еще раз, потому что ему потребовалась добавка салата.

Потом решил повторить эту практику на примере хлеба.

Свен сегодня был злой. У него и без Трейна было не лучшее настроение. Он не любил, когда его пихают. Тон Трейна ему тоже не нравился. Но именно перманентное отсутсвие сакраментального "пожалуйста" оказалось причиной того, что Трейн растянулся на полу, а джентельмен заорал, поднявшись и хлопнув ладонями по столу.

- Ты. Забыл. Волшебное. Слово. ТРЕЙН!!!!

Ив очень тихо фыркнула.



***

- ...а потом мы поорали друг на друга, и я опять получился виноват. - закончил Трейн кисло. Белый котик, умывавшийся на лавочке, мяукнул и соскочил с нее. Трейн закатил глаза и уставился на небо. Он ужасно не любил, когда Свен начинал вот так на ровном месте беситься. Предложение пойти поучиться вежливости Кот воспринял как личное оскорбление, и гордо удалился. Удалился, и теперь тоскливо сидел на лавочке в парке, гадая, где бы можно было попить молока. Доужинать у него тоже, кстати, не получилось.

- Скука. - пробурчал Черный Кот лениво, заложив руки за голову. Он никогда не понимал того, что Свен придает так много причин каким-то волшебным словам. И Принцесса тоже - эти книги на нее не так уж хорошо влияют. Разве можно так забивать себе голову чтением? И почему бы им не научиться жить проще, и не заморачиваться на всяких волшебных глупостях?

- Вот именно. - довольно резюмировал Трейн сам для себя и прикрыл глаза, нежась под теплыми лучами уже заходящего солнца, щедро заливавшими парк. В конце концов, почему бы ему не вздремнуть немного? Если не удалось поесть, то пока здесь тепло, можно и подремать, без ежеминутного "хватит дрыхнуть, Трейн!". Вот если бы ему еще и бутылочку молока перед сном...

В таких мечтах Трейн задремал, заложив руки за голову и откинувшись на спинку скамейки. Помимо удобного слуха у него было еще одно не менее удобное умение - спать везде, где было хоть мало-мальски пригодно, в любое время суток, и вне зависимости от того, проспал ли он перед этим целую ночь. Свен воспринимал это как второй по значимости фактор раздражаемости, которым обладал Трейн.

Он хорошенько поспал, и даже видел какие-то вполне приятные сны вроде молочных рек и определенно вкусных берегов в дополнение к ним. Однако скоро ему стало довольно-таки холодно - солнце уже почти зашло, и в парке начало холодать. Но проснулся Трейн не из-за этого - разбудило его смутное ощущение того, что кто-то погладил его по голове, легонько взъерошив и так всегда лохматые волосы.

Сонно открыв глаза и хлопнув ими, Черный Кот посмотрел на небо, уже довольно темное, и с парой одиноких звездочек, поблескивающих на нем. Отлично, он схлопочет от Свена еще и за то, что ходил невесть где допозна...

Трейн потянулся, выгнул спину, и уже хотел было подняться с лавочки. Однако нечто, стоящее рядом, заставило его решительно плюхнуться обратно и с любопытством уставиться на этот предмет.

Предметом была бутылка молока, совершенно полная, с нетронутой аккуратно притертой пробкой, и стояла тут так, точно только и ждала, что Трейн проснется и выпьет ее.

Трейн оперся на локти и принялся разглядывать бутылку. Конечно, он не знал, откуда она, и чья, но ему хотелось пить, а в парке уже никого не было - он бросил взгляд вокруг, чтобы убедиться в этом. Кроме того, кто просто так забывает вкусное свежее молоко на лавочке? Ведь оно может испортиться, а то и хуже, скатиться на землю и разбиться.

Тут Коту в голову пришла весьма интересная идея - а что, если в попытке примирения эту бутылку тут оставила Принцесса или даже Свен? Как компенсацию за то, что так придирались к нему раньше? Ну, и за то, что они не дали ему поужинать. Почему бы и нет? Даже не так, не почему бы, а точно! Так, и не иначе!

Трейн даже потер руками, довольный таким объяснением, затем, недолго думая, схватил бутылку и отработанным, ловким движением отвернув крышечку, не глядя бросил ее через плечо в мусорник, и жадно припал к сладкой, благодатной белой влаге.

Молоко было изумительным, свежим, и прохладным. Трейн заурчал, не отрываясь от питья, и опустил бутылку лишь тогда, когда в ней не осталось больше ни одной капли. Затем облизнулся, и с сожалением посмотрел на пустую емкость. Так мало...Нет, ну трудно было Принцессе оставить две?..

Он отправил бутылку вслед за брошенной ранее крышечкой, и напоследок вздохнув с сожалением, снова поднялся с лавки. Ну что же, извинения он принял, пора бы теперь вернуться домой, к его осознавшим свои ошибки товарищам.

Оооооо...

Что это?..

Трейн ощутил резкое головокружение и от неожиданности едва не упал. Уже почти темный парк поплыл перед его глазами, а яркие пятна фонарей превратились в дымчатые облачка света. Щурясь, он потряс головой.

- Э...то еще что такое?.. - пробормотал Кот, пытаясь удержаться на ногах, однако новая волна головокружения заставила его упасть на колени. Ему хотелось спать, прямо здесь, лечь и уснуть. Желание это было неодолимым, как Трейн ни силился противостоять ему, глаза закрывались сами, а сознание застилала пелена.

Последним, что он еще успел почувствовать, было то, что ему не дали упасть на землю, и осторожно поддержали чьи-то руки...



---

Прежде чем открыть глаза, Трейн оценил ситуацию. Это в агентов Кроноса вдолбили намертво - приходя в сознание, еще трижды подумать, прежде чем показать, что проснулся. И он начал думать. Однако ничего хорошего ему это размышление не дало, поскольку он ощущал лишь, что лежит на кровати. И что руки у него привязаны. Все, больше ничего вслепую не удавалось выяснить.

Он попытался очень осторожно и незаметно приоткрыть глаза, чтобы хоть немного пополнить свои сведения о ситуации, однако разобрал лишь мерцающий золотистый свет, и, прислушавшись - негромкий плеск.

Плюнув на предосторожности, Трейн перестал играть в агента Кроноса, которым давно перестал быть, и попросту открыл глаза, чтобы наконец перестать пребывать в блаженном неведении относительно того, кто же его похитил.

Похититель сидел напротив кровати, на которой он лежал, удобно устроившись в роскошном кресле, и покачивая в руке бокал с рубиновой жидкостью. И созерцал его наглыми голубыми глазами. И улыбался. И вокруг были свечи. Много свечей, дающих ласковый, рассеянный, мерцающий свет.

Я мог бы догадаться, угрюмо подумал Трейн, глядя на него, кому бы еще понадобилось меня красть, привязывать к кровати, и...

Мда, он был голый. Какое нехорошее осознание.

- Доброе утро, Трейн. - дружелюбно произнес Крид Дискенс немыслимо деликатным голосом. - Хорошо поспал?

- Ты... - выдавил Трейн, не зная, что еще сказать.

- Я, - согласился Крид. - Пришлось подождать, пока ты перестанешь притворяться, что не спишь. Ты такой недоверчивый, мой Кот.

Так как Трейн усиленно думал, что предпринять, то никакого ответа на эту реплику не последовало, и Крид сделал еще один маленький глоток вина, после чего осведомился.

- Тебе понравилось молоко?

Трейн уже давно понял, что пал заложником собственной страсти, и что-то неразборчиво пробурчал в ответ, после чего отчетливо добавил.

- Дискенс, ты сволочь и извращенец. Развяжи меня, отдай мне мой пистолет, бери свою катану, и будем драться нормально.

- Это все? - нежно спросил Крид, улыбаясь ужасно довольной улыбкой.

- Нет, еще одежду отдай. - вовремя спохватился Трейн. - Я давно в курсе твоих ненормальных склонностей, однако если до тебя еще не дошло, я тебе тысячу раз говорил, что я тебя ненавижу. Тебе по буквам?

- Не надо, я хорошо слышу. - хихикнул Крид. Его смешок был мягким, приглушенным, и после него не последовало ничего. То есть вообще ничего. Конечно, Трейн не слишком надеялся на то, что его требования будут выполнены, однако не ожидал он и того, что Дискенс по прежнему будет сидеть в своем кресле, небрежно перебросив ногу за ногу, и даже не шелохнется.

Он использовал фирменный убийственный взгляд, зная, что это не действует.

- Отвяжи меня, псих!

Крид легонько пожал плечами, улыбаясь самыми уголками губ, точно Джоконда.

- Трейн, ты же знаешь, что я не люблю менять свои планы.

Трейн это знал. И знал, что в сущности, ничего не может сделать, поскольку Гадес не наблюдался даже в пределах видимости, а привязан он был очень надежно - запястья охватывали широкие кожаные браслеты, которые никак не могли навредить, однако и возможности высвободить руки у него не было.

Приятная перспективка - оказаться пойманным по собственной глупости таким психом, как Дискенс и оказаться сплошь и целиком в его милости. Трейн поспешил разозлиться на себя и быстренько перенаправить эту злость на Крида, после чего заорал.

- Развяжи меня немедленно, иначе я тебя убью, Дискенс!

Это, конечно, звучало довольно-таки по-идиотски, но он и вправду не знал, что еще можно сказать. Крид тоже оценил его угрозу по заслуге, и долил себе вина.

Последовало еще минуты две тишины, во время которых Трейн молчал гордо и зло, а Крид насмешливо и созерцательно. Ну еще бы, если Трейн был выставлен на его обозрение в самом выгодном для него положении. Дискенс задумчиво скользил взглядом по золотистой в мягком свете, гладкой коже, почти ощущая кончиками пальцев ее шелковистость, и мысленно проводя ими от шеи своего обольстительного Кота вниз, по груди, по плоскому животу, ниже...

Трейн ощутил этот взгляд и мстительно поднял колени, закрывая ему обзор. Он хорошо знал эту привычку Крида - весьма неплохого художника - до физической ощутимости прикасаться взглядом. Молчать дальше ему тоже не удавалось, так что он ворчливо спросил.

- И долго я здесь?

Этого не хватило, чтобы полностью отвлечь Крида от его чересчур открытого для полного комфорта самого Трейна тела, отнюдь.

- Спал ты часа два. - вполголоса ответил блондин, довольно улыбаясь, и подпирая подбородок ладонью. - Седатив я позаимствовал у Доктора, очень полезная штука, и голова после нее совершенно не болит. Ты оценил, мой Кот?

Трейн оценил, но ясная голова ему все равно ничего бы не дала. Поэтому он предпочел демонстративно проигнорировать вопрос.

Крид улыбнулся.

Спустя еще минуты три, Трейну было совсем неуютно. Разговаривать с Кридом он не желал, лежать вот так тоже не желал, рассматривать потолок ему надоело, однако чертов Дискенс ну хоть бы сдвинулся с места! Так нет же, он тут напивается в ужасно банальной обстановке, какие несомненно любит, а он сам, видимо, для декорации.

Вообще-то ему не было холодно, однако Трейн обнаружил, что его слегка знобит. Он зажмурился, проклиная чертового Дискенса и мысленно, и шепотом.

Вновь открыть глаза его заставил легкий шорох, и оказалось, что его противник, кажется, перешел к действиям. Крид осторожно поставил на столик пустой уже бокал и поднялся. Трейн только сейчас понял, что одежда на нем какая-то странная, наподобие длинной черной бархатной мантии, сплошь драпирующей его фигуру мягкими складками.

Видя его недоумение, Дискенс довольно усмехнулся, повел плечами, и тяжелая ткань соскользнула на пол. Единственным, что на нем было помимо мантии, являлась тонкая бархотка на шее.

Трейн тихо чертыхнулся. Почему-то то, что теперь их положение чуть уравнялось, ему вовсе не стало легче, тем более, что Крид легко переступил через складки материи у его ног, подошел к нему и подсел рядом, потянувшись погладить его по щеке. Видимо, Трейн слишком ошалел, потому что позволил ему это, и не начал мотать головой, пытаясь избежать прикосновения. Неровные пряди длинной челки Крида легонько пощекотали его, когда Дискенс наклонился и...

Дыхание его было теплым, спокойным, с ароматом вина. Трейн недоуменно приоткрыл опять было зажмуренные глаза, и чертов блондин улыбался, губы его были в каком-то сантиметре от губ самого Трейна, и улыбка эта была очень нахальной.

Трейн наконец-то очнулся и замотал головой.

- Уйди от меня, ты, извращенец!

- Но я же ничего не делаю. - резонно заметил Крид, опять выпрямляясь.

Ну так в том-то и дело, хотел было заявить Трейн, но вовремя заткнулся и мысленно влепил себе очень крепкий подзатыльник. Не делает - и очень хорошо, что не делает! Только на кой черт он тогда его раздел и привязал?!

Правда, подсознательно он понимал, что Крид вовсе не дурак, и хорошо понял, что именно не сказал Трейн, потому что в голубых глазищах сверкнули лукавые искорки.

Теплая ладонь пропутешествовала от плеча Трейна к кончикам его пальцев. От кончиков пальцев к плечу. От одного плеча к другому, обратно, вниз, по груди, затем вверх. А потом Крид, тихонько засмеявшись, принялся гладить его волосы, пропуская темные лохматые пряди сквозь пальцы, будто причесывая их.

О, да, это было чертовски приятно. Трейн даже позволил себе немного разнежиться и расслабиться, что по определению не надо было делать. Как только он это сделал, Крид вмиг уловил подходящий момент и спустя лишь мгновение Трейн уже возмущенно что-то стонал ему в губы, и конечно же, это на Дискенса нисколько не влияло. Его язык ловко завладел ртом своей жертвы, то выскальзывая, то вновь проникая внутрь несмотря на попытки Трейна сомкнуть губы, и очень скоро Кот сдался, фигурально махнул на все рукой и начал отвечать на это негаданое вторжение. Вот странность, Трейн не мог припомнить, чтобы ему было приятней целоваться с кем-либо, кроме Дискенса, хотя, конечно, каждый этот поцелуй был помимо его воли...и хотя Крид был, вообще-то, парнем... и хотя Трейн не считал себя извращенцем...

Он дернулся вперед, когда влажные, теплые губы, только что еще прикасавшиеся к его собственным, вдруг разорвали этот контакт.

- Я хотел украсть этот поцелуй. - довольно усмехнулся Крид. - Тогда он слаще. Ммм, Трейн?

Трейн ответил в своем стиле.

- Я в курсе того, что я псих, извращенец и сволочь. - еще ласковее улыбнулся его похититель, и назидательно произнес. - Немножко уразнообразь свой репертуар, мой милый Кот. Ну, например, скажи мне, что я красивый.

Трейн поразмыслил и опять ответил, после чего Крид легонько приподнял брови и засмеялся.

- Вот видишь, теперь я самовлюбленная сволочь.

- Ты ненормальный... - нервно огрызнулся Трейн и подергал запястьями. - Сними это с меня, ну...

- Но иначе ты сбежишь. - невинно произнес Крид, коварно скользя другой рукой по его бедру. - А так побудешь еще со мной. Ведь правда, ммммм?

"Мммммм" отозвалось где-то в груди Трейна вибрирующим ощущением. Дискенс фыркнул.

- Тогда - начнем?

И он начал - с уха Трейна, которое принялся покусывать, затем продолжил тем, что оставил на его шее несколько отметин, поцеловал ямочку между ключиц, поглаживая короткими легкими прикосновениями его бедра. Трейн закусил губу и только дергался, когда теплые губы легко касались самых чувствительных его мест, к которым достаточно было лишь дотронуться, чтобы по всему телу начало разливаться томительное тепло.

- Тебе нравится? - промурлыкал Крид, потершись щекой о его грудь. - Ведь правда, мой Кот?

Получив дрожащее и неубедительное "иди к черту" он ласково укусил Трейна за сосок и хихикнул.

- Принимаю это как "мне очень нравится, продолжай". Ведь это подразумевается?

Это, конечно, подразумевалось, потому что вопреки всем попыткам себя одернуть, Трейн уже завелся, и теперь остатки его самообладания уходили на то, чтобы как можно дольше не дать негодному Криду удовольствия услышать, как он будет стонать. Ну, хотя бы еще минутку...если, конечно, Дискенс не вспомнит, что...

- Ммм...я помню, ты это любишь...особенно, если я поцелую вот здесь.

Он и опомниться не успел, когда Крид оказался уже между его разведенных в стороны ног, и подсунул ладони ему под ягодицы, слегка приподнимая Трейна. У него был хищный, бесстыжий взгляд, и Трейну было уже все равно, пусть делает все, что хочет, потому что все, что он сделает, будет удовольствием.

Крид фыркнул, явно читая это по выражению его лица, и подтянул к себе подушку, устраивая ее под поясницей Трейна, после чего очень удобно улегся между его ног и легонько подышал на уже твердый член любовника.

А затем замер, хитро поглядывая на него.

Трейн вытерпел секунд десять, после чего задергался, злой и возбужденный, не понимая, почему не следует такого желанного продолжения, однако толку было чуть - руки по прежнему были притянуты к изголовью кровати, весьма удобно, почти не причиняя дискомфорта, но мешая схватить Крида за тщательно уложенные пепельные волосы и ткнуть куда надо. Он же, черт дери, знает, что делать!

- Ну?! - наконец-то завопил он, когда окончательно стало понятно, что Крид и не думает ничего предпринимать.

Пепельноволосый деланно обиженно надул губы, хотя в глазах его плясали чертенята, а голос источал чуть манерную сладкую лукавость.

- Как же, Трейн...ты ведь забыл волшебное слово...А так нельзя.

Трейн попытался было свести ноги, однако Крид и не подумал ему позволить.

- Я тебя убью, Дискенс!

- Это не волшебное слово. - покачал головой Крид и, потянувшись вперед, слизнул с влажной головки капельку смазки. Затем язык его лениво обвел кружок вокруг разгоряченной плоти. - Мой Кот, попроси хорошенько, и я все сделаю.

Это было уже делом принципа - Трейн хорошо помнил, почему влип во всю эту историю.

- Не знаю никаких волшебных слов! - заявил он. - Сговорились вы, что ли?

Крид насмешливо свел брови.

- Одно...волшебное...слово...

С каждым его собственным словом губы его почти касались члена Трейна.

- Ничего я тебе не скажу...

- Так просто...

- Не...дождешься...

- Попроси...

- Ни-за-что...

- Точно?..

- Не-еет...

- Попроси...

- Не...т...

- Ты знаешь, что должен сказать... - пальцы Крида порхали между его ног, и ни одно из мучительно сладких прикосновений не приближало его к облегчению.

- Не знаю!..

- Даже так?..

- Ааа!..что ты де...

Трейн задергался, однако это вовсе не заставило Дискенса вытащить из него пальцы.

- Попроси...

- Мммм.....

- Простое волшебное слово...

- А если я его...не скажу? - со слабой надеждой пробормотал Трейн, легонько толкаясь бедрами на пальцы Крида, только что затронувшие в нем чувствительное местечко.

- Тогда я...

Красиво очерченные тонкие губы блондина изогнулись в усмешке.

- ...пойду выпью вина. И, может быть, возьму кисть, и немного порисую обнаженную натуру. Такую восхитительную натуру. А тебе могу предолжить молока. Ночь еще долгая, я много чего успею сделать.

Закончив излагать альтернативные планы, Крид легонько нажал на то же место, и Трейн дернулся на кровати, вскидывая бедра.

- Аааах...ты...ты...

- Конечно же, я, кроме меня здесь никого нету. - довольно мурлыкнул Крид, так же, как и когда он еще сидел, подпирая ладонью подбородок и наблюдая за тем, как узкое колечко сжимается вокруг его пальцев. Он определенно гордился своей выдержкой, которая не давала ему упустить возможность помучать своего Кота. У Трейна, конечно же, был несносный характер, однако коса в данном случае нашла на камень. В такой игре Крид не дал бы ему победить, о, нет-нет, ни за что.

Трейн задышал еще чаще, когда блондин осторожно вытащил пальцы и откинулся назад, опираясь на руки. Он был возбужден не меньше, лихорадочный румянец на очень светлой коже явно об этом свидетельствовал, так же, как и более определенные признаки, однако грациозная поза была непринужденной.

Глядя на него очень темными глазами из-под шелковистой завесы волос, Дискенс скользнул узкой ладонью вдоль собственного живота вниз, к паху, и соблазняюще усмехнулся.

- Одно волшебное слово, и я сделаю все, о чем ты _попросишь_.

Трейн разрывался между гордостью и желанием заменить эту руку своей, ощутить под пальцами мягкие завитки светлых волос и бархатистую плоть. И еще больше ему хотелось другого.

- Хммм?.. - Крид откинулся назад и медленно облизнул губы, не прекращая двигать рукой, затем издал негромкий чувственый стон. - Ну же...попроси...

Та грань, перед которой Трейн еще помнил о своей ненависти к Криду Дискенсу осталась позади. Он его хотел. У него не оставалось шансов. Он сделал ошибку всего один раз, когда в первый раз прикоснулся к нему и позволил прикоснуться к себе...

Он опустил глаза и пробормотал, изнывая от нетерпения.

- Развяжи меня. Пожалуйста...



Во время всей последующей ночи он ни разу не пожалел о том, что сумел-таки заставить себя произнести это проклятое волшебное слово. Несмотря на то, что Криду определенно понравилось то, как оно звучит из его уст.

- Тебе...нравится то, что я делаю?..

- Даа...

- Продолжить?

- Да...да, да, да...

- А...

- По...жалуйста...Крииид...не останавливайся...

- Хороший мальчик... - усмехался Дискенс, подхватывая его под бедра и приподнимая их выше.



- Тебе было хорошо, мой Кот? - с улыбкой спросил блондин, перебирая темные волосы Трейна, удобно устроившегося на его плече. Последовал ленивый кивок и Хартнет, повернув голову, легонько дотронулся губами до его шеи, где ровно бился пульс. Когда он уже позволял себе оказаться во власти Дискенса, у него отпадало всякое желание сопротивляться тому, что он хотел. Он хотел его, черт, он любил его, и он знал, что никто и никогда не предъявит на него такие права, как однажды сделал этот чертов Дискенс. Пусть даже большую часть времени Трейн Хартнет предпочитал об этом забывать точно так же, как забывал совершенно простое волшебное слово. Завтра я опять буду тебя ненавидеть. Завтра.

Он приподнялся и, прежде чем Дискенс отреагировал, оседлал его бедра, облизнул губы и прищурил медовые, кошачьи глаза.

- Давай повторим...Пожалуйста.



***

- Где тебя носило, хотел бы я знать?! - грозно спросил Свен, восседающий на диване, когда Трейн открыл дверь и вошел, позевывая. Было уже под полудень, и он, ужасно сонный, протащился под жарким солнцем до самого их дома. Поспать ему удалось от силы пару часов, и поскольку у него никак не удавалось поднять голову с подушки, он едва ощутил, что его легонько поцеловали в висок, а затем услышал щелчок двери. По пробуждении он обнаружил возле кровати лишь розу на подушке и записку насчет того, что Трейн очень воспитанный и хороший мальчик. А еще насчет того, что номер в гостинице оплачен, и - до скорой встречи.

Розу Трейн очень предусмотрительно не донес домой и ощипал с нее лепестки по дороге.

- Так я услышу внятный ответ?!

Кажется, Свен кипел. Трейн утомленно взьерошил волосы и пробормотал.

- Пожалуйста, прости, Свен...Я правда не думал, что опоздаю. Надеюсь, вы не очень волновались?

Ответа не последовало, и когда он недоуменно бросил взгляд на джентельмена, оказалось, что у того отвалилась челюсть.



- Он заболел. Ив, ты как думаешь?

- Не знаю. По-моему, он выглядит как обычно.

- По-моему, он болен. Трейн, у тебя нет температуры?

- Нет, спасибо за заботу. Принцесса, передай мне молоко, пожалуйста.

Ив невозмутимо протянула ему бутылку, а Свен прищурил единственный глаз, стараясь скрыть полное недоумение, и пробормотал.

- Трейн...тебе точно не принести термометр?..



(с) Арти



17:29 29.04.2007

@темы: Фанфики, Black Cat, Кридотрейн

---

Until death tears us apart...

Довольно глупый фик, на который общим пунктиком будет "так случилось, ибо мне так захотелось", потому как логикой необъяснимо...

Захотелось кого-нибудь убить, ага.



Название: "Until death tears us apart..."

Фэндом: Черный Кот

Пэйринг: Крид/Трейн

Рейтинг: ну...PG-13, что ли...с натяжкой, правда.

Жанр: слэш, чуть драмы, POV.

Саммари: когда у двух врагов есть время просто поговорить? Правильно...

Предупреждение: десфик, ужасно растянутый процесс умирания и нелогичные разговоры...

читать

Когда ты умираешь, это основательно переворачивает весь мир с ног на голову. Особенно если у тебя еще остается время это осмыслить.

Трейн слабо понял, где допустил ошибку. Отбивал удар меча, грозящий проткнуть его, как шпилька бабочку, затем выстрел в ответ, прыжок в сторону, и мгновение, чтобы прицелиться - а дальше внезапно - всплеск красного цвета перед глазами. На миг словно отключают звук. Мир весьма медленно переворачивается. Затем глухой удар о землю, и это встряхивает, мгновенно пролетает мысль - это же _его_ падение. Затем очередное открытие - тела будто нет, оно не слушается. Еще не успеть испугаться. И звук включается опять, три растянутые в хорошую вечность секунды миновали. Просто лежишь.

Трейну крайне хотелось посмотреть, куда же его ранили, однако для этого нужно было хотя бы поднять голову, а у него не удавалось. Зрение было четким, а вот боль немного запоздала, зато когда появилась, он сразу понял, что это все. Пульсирующая в груди и растекающаяся по телу жидким холодом. У него, наверное, сейчас были очень удивленные и округлившиеся глаза, Трейн помнил это еще с Кроноса, когда убивал каждого, на кого фигурально выражаясь Старейшины ткнули пальцем... Старые, недобрые времена, пошли они подальше.

Надо же - последующие десять секунд это была единственная мысль, которая прочно обосновалась в его мыслях. Надо же. А я думал, до этого не дойдет. Я всегда думал, что это будет иначе. Или хотя бы понятнее. Сотню раз видеть смерть - особенно если сам ее приносишь - и ты выдумываешь сперва, что ты неуязвим, а потом со скуки начинаешь гадать как умрешь сам. Так вот, Трейну это представлялось совсем не так. А потом он вообще перестал об этом думать. Надо же. Надо же...

Ну что же, решил он, закономерно. Надо же и Криду разок победить.

Трейн попробовал повернуть голову, и к его величайшему удивлению - и удовлетворению - это ему удалось. Боль понемногу утихала, правда, он не позволил обмануть себя этим, потому что холод остался. Он уже добирался до кончиков пальцев.

- Трейн?

Обязательно. Плюнем на тело поверженного врага.

Крид опустился рядом на колени и внимательно смотрел на него - сверх меры бледный, и тоже удивительно спокойный. А так даже не слишком растрепанный. И не скажешь, что час с лишним размахивал мечом. И не скажешь, что он только что прирезал своего любимейшего врага. Трейн отвратительно хриплым голосом - черт дери! - пробормотал.

- Если очень хочется...поиздеваться, подумай сперва, кому это надо...Дискенс. Потому как мне...параллельно.

Крид очень тихо выдохнул, и слегка приподнял брови, затем негромко произнес - боже, с сожалением, и, ха, у него тоже дрожал голос, понял Кот.

- Трейн...я не хотел...

Какого черта он такой спокойный? И где же псих, который за час уже успел достать Трейна своими пафосными речами? И где классический маниакальный смех?..И где...ох, дрянь...

Холод был отвратительным. Ледяным. Трейн не дал страху высвободиться, старательно собрав его в один бесформенный комок и затолкав поглубже, и со всем сарказмом заметил тем же хриплым голосом.

- Предложение о том, чтобы присоединиться к тебе я... отметаю сразу же, можешь не начинать. Ты не мог бы сказать, куда...чеееееерт!..

Короткая вспышка режущей боли ушла.

Кто-то из них в шоке. Скорее всего, оба, подумал Трейн, видя, как Крид закусил губу и скорее догадываясь, что тот сейчас осматривает его рану. Нет, это скорее не холод распространяется, это напротив, уходит тепло...

- Трейн...

Только Дискенс умел одним его именем передать добрый абзац объяснений, на памяти Трейна. Жаль только, что пользовался он этим умением редко, обычно давая эти объяснения. Сейчас нет.

Вся ладонь Крида была в крови, насколько он мог видеть...потому что четкость зрения начала изменять, и на миг все словно расплылось.

- Отпус...ти меня, сволочь... - прошипел Трейн, когда его голова оказалась на коленях блондина, однако шипение было проигнорировано. - Если хочешь, добей...раз уж ты вышел...сильнее...

- Ты не умрешь...

- Черта...с два.

Тебе на зло. Впрочем, глаза Крида, в которых промелькнуло отчаяние, понимание, ужас, раскаяние, спустя секунду опять стали неестественно спокойными. Он отмел чувства. Он понял.

- Я тебя...ненавижу. - сказал Трейн, потому что ему вдруг стало безумно страшно. Онемение, приходившее на смену холоду, не способствовало добавлению в его тон достаточного количества злости. Собственно, злости вообще не было. Это была даже не констатация факта. Потому что он должен был это сказать. По традиции. Умирать - это кошмарно медленно...

Ему все же было жутко. И холодно. И трудно дышать..

- Дискенс...

Крид выглядел так, словно находился в трансе. Безразличное лицо, спокойные глаза, чуть подрагивают губы, и, наверное, пальцы. Можно догадаться.

- Если ты не до конца еще стал...бездушной...психованной...сволочью, возьми Гадес и пристрели...меня. Потому что это растянется...надолго...

Гадес, скорее всего, все еще в его руке. Трейн не помнил, чтобы выронил его. В барабане после последней перезарядки осталось три пули, из шести, и чертовому Дискенсу не досталась ни одна. Трейну всегда нравилось то, как он умел отбивать их катаной.

Его любимый пистолет в чужой руке смотрелся ужасно дико, и Трейн приготовился, подавив желание прикрыть глаза. Ну что же, старый друг, при помощи старого врага, сослужи еще раз службу. Свен будет ужасно сердит...однако это же был его бой...Он сводил счеты в одиночку, сколько себя помнил...

- У тебя еще...выбор - в голову или в...сердце... - прохрипел он, начиная испытывать нетерпение. На внутренних часах тикали медленные, ленивые секунды, кажется, не прошло еще и пары минут...

- Всегда мечтал попасть в сердце, только не пулей. - очень мягко произнес Крид, укладывая Трейна на землю, затем ровным голосом, будто читая лекцию новобранцам-эрейзерам в Кроносе, произнес. - Ранение в живот чаще приводит к внутреннему кровотечению, однако смерть наступает через относительно длительное время. Боль при ранении крайне сильная, однако сохраняется возможность двигаться, разговаривать, действовать, пока потеря крови не станет слишком большой.

- Ч...что ты...не...сешь...

Знакомая сумасшедшая ухмылка в ответ, однако только на мгновение. Крид прижал дуло пистолета к собственному животу.

Выстрел. Выстрел. Выстрел.

Щелчок.

Щелчок.

Щелчок.

Выстелы сильно заглушенные, щелчки сухие, металлические, знакомые...





***

Крид лежал рядом, и поскольку голова Трейна была повернута к нему, он видел разметавшиеся по пыльным каменным плитам пепельные пряди - щекой Дискенс прижимался к камню, и ровная струйка крови из уголка губ стекала на землю. Крид безмятежно улыбался, и при этом совершенно не выглядел психом.

- Ты...псих... - пробормотал Трейн, ощущая, что онемение поднялось уже достаточно высоко, чтобы паника стала бесполезной. - Зачем ты это...сделал?

- А? Я очень хорошо терплю боль. - негромко произнес Крид, едва разжимая губы. - И у нас будет время. Поговорить. Когда мы сражаемся, ты не слушаешь.

- Твои...наномаши...ны и так все залечат...

Безмятежная улыбка в ответ.

- Нет, если я не захочу. Я не хочу.

Пытаться понять было бесполезно, но он спросил, ощущая во рту едкий противный вкус.

- Почему...ты не хочешь?..

- Потому что я псих. - в голосе Крида впервые прозвучали насмешливые нотки, а затем он разъяснил. - Право же, Трейн. Я всегда считал тебя совершенством. Я отказываюсь считать, что ты дурак, и не верю в то, что ты слеп, потому что глаза у тебя на месте. Есть еще вариант, что ты глухой. Потому что помнится, я говорил тебе...

Он умолк.

- Что? - подожав, спросил Трейн. Ему уже стало скучно лежать вот так и ждать, пока это онемение не охватит все его тело, а потом, наверное, наступит конец. И ему хотелось узнать.

- Я тебе уже говорил. Я тебя люблю.

Такое было, и Трейн сказал себе, что Крид окончательно спятил, после чего заставил себя об этом забыть.

- И поэтому ты меня... убил. - едко заметил он.

- Пока что ты еще жив... - губы блондина едва двигались, однако говорил он внятно и четко, но затем голос чуть надломился. - Я...не хотел...

- Какого...черта ты тогда...

- Я хотел тебя вернуть, вот и все. - улыбнулся Крид. И философски заметил. - Не самый лучший способ, тем не менее лучше никакого.



***

- Ты меня ненавидишь?..

Молчание. Спустя некоторое время едва слышный хриплый вопрос в ответ на вопрос.

- Почему ты ее убил?..

Слабый, очень слабый смех.

- Есть такая...штука...как ревность...И потом, она была ведьмой.

- Не...

- Не надо. Я знаю. Мне просто так...легче.



Каждый вдох дается с трудом.

- Ты ее любил?..

Молчание.

- Трейн...ты когда-нибудь...любил меня?..

Молчание. Дышать очень тяжело, и холодно, и пусто, и страшно, и спокойно, и не хочется больше себе лгать, и может быть, да, любил, может быть...

- Я...обожал тебя. И сейчас...тоже. - устало улыбается Крид.



Умирать чертовски долго. Сделаем это вместе, устало думает он. Какая ирония судьбы. Я его не ненавижу. Это попросту неправда. Он мой бывший напарник, псих, сволочь, убийца, и он умирает со мной за компанию, и я его не ненавижу, хотя это, в общем-то, из-за него я тут лежу...Двадцать минут? Полчаса? Час? Два? Три?..

- Трейн?..

Очень тихий голос. У кого из них осталось меньше времени?

- М? - это легче, чем что-то произносить.

- Скажи мне...что ты любил меня.

Ты не заслужил.

Трейн почти ничего не видит...Но ему это не надо.

Он привык врать себе. Можно однажды соврать и вслух. Правда, на это придется собрать остатки сил.

- Я любил тебя.

Он вдруг резко, до боли четко вспоминает смеющегося Крида, который сидит на подоконнике его мансарды, со своей розой, раздражающе восхищенный им, как всегда, жизнерадостный, чертовски красивый, бессовестно лукавый, с уймой бредовых идей, влюбленный в свою кровавую работу, как в искусство, чего Трейн на самом деле никогда не понимал, и, наверное, он все же был ему близок, и еще - черт, как он рисовал, Трейну пришлось очень стараться, чтобы челюсть осталась на месте, хотя партнерство их было то еще, потому что Трейн усиленно охранял свое одиночество, а Дискенс никогда не понимал слова "исчезни", и постоянно, в шутку, утверждал...

- "...И будем вместе, пока смерть не разлучит нас..." - еле слышный смех. - Ритуальная фраза при венчании. Некстати, правда? Не обращай внимания, Трейн. Просто это... - он обрывает сам себя. - Довольно холодно. И твоя рука...

Да уж, они связаны с того момента, как увидели друг друга и сквозь все их драки и партнерство, и прочее. Правда, не самая хорошая связь, игра в кошки-мышки, непонимание и вражду, и вот вам финал. Уже очень мало осталось времени.

Его губ вдруг касаются чужие, на миг, коротко... теплые. Крид обессиленно падает обратно на холодный камень, удовлетворенно выдыхает.

- Всегда хотел...

Чего будет стоить сказать еще что-то?

- Я...сказал правду.

- Вот как...

- Да...

- Я люблю тебя...

Короткий судорожный всхлип. Трейн вдруг понимает, хотя не чувствует, что до этого Крид намертво сжимал его руку. А теперь...нет.

И он понимает, что у него самого осталось едва ли несколько секунд.

Так больно, вдруг, ни с того, ни с сего, в груди...

Это у нас...перемирие такое...

Но черт с тобой. Я тебя простил. Теперь это легко.

И теперь мы вместе. Ужасно, правда, ненадолго. На те пару мгновений, пока...чего ты там говорил, Дискенс?

Пока смерть не разлучит нас...

Трейн удовлетворенно вздыхает и закрывает глаза.



26.03.2007

@темы: Фанфики, Black Cat, Кридотрейн

---

Отец и дочь

Талла, солнышко, выздоравливай. )

Я пообещала - и сделала.) Надеюсь, что не слишком тоскливо, тебе сейчас нужно радости и смеха. Но так получилось. Я тебя люблю, хамусик.



Фэндом:Черный Кот

Пэйринг: Свен/Ив

Рейтинг: PG



"Отец и дочь"



Свен никогда не думал о себе, как об отце. Когда у джентельмена появляются дети, старость, до тех пор весьма абстрактное понятие, становится неизбежной. Становится нормой. До того можно сколько угодно орать - "я не старик!", и этому есть оправдание, но если ты родитель, дело меняется кардинально. Свен не хотел этого. Больше, страшился. Поэтому был один уже много-много лет. И надеялся жить так и дальше. Но судьба почему-то всегда старается посмеяться над нашими чаяниями - и вот, Ив.

Он часто думал о том, что же позволило ему увидеть в той, кого все считали даже не человеком, а лишь живой машиной для убийства, живого, безмерно одинокого и ранимого ребенка, и сознательно взять на себя за нее ответственность. Где в тот момент был его страх? Свен ломает над этим голову - и только, но ни на миг не сожалеет о том, что сделал этот шаг. Что один раз дал обещание. Он готов дать его еще тысячу раз. Ив теперь - его дочь, он - ее отец.

Конечно, нерастраченных отцовских инстинктов у него немного. Он - не лучший папа, и не может дать ей слишком многое, но по крайней мере, он любит ее так сильно, как вряд ли кто-то будет любить. И она это знает. Она могла бы быть и самостоятельной, если бы понадобилось (Свену иногда кажется, что он подсознательно ей в этом отказывает, уверяя себя, что ей нужно больше опеки), но ей необходимо знать, что он будет находиться рядом, будет ее учителем, будет ее самым близким человеком.

Конечно, они часто спорят. Свен не считает, что ей подходит их кочевая жизнь, но на резонный вопрос - а что можно предложить как альтернативу - замолкает. В самом деле, что? Любой из вариантов предполагает, что им придется расстаться, ведь он не может оставить свои привычки. Он свиппер. Это навсегда. А если не навсегда - то по крайней мере, надолго. И значит - Ив будет с ним. Она сама так сказала, а Трейн, пивший в углу молоко, добавил, что Свен зря поднимает в очередной раз уже тысячу раз обговоренную тему. Для него это звучало чересчур разумно. Значит, стоило прислушаться

Свен не думал о себе, как об отце, но теперь должен учиться этому. Это не так уж трудно. Он доволен победами Ив, хотя ворчит, что ей стоит лучше ходить в школу, как всем детям. Он просто не может не гордиться тем, что она умнее иных взрослых, и даже умнее его, но не забывает, что Ив многого еще не знает, и готов поддержать ее в любой момент. Он переживает о ней, и любит ее.

...Иногда ночами он не спит, и думает, что однажды она может уйти, потому что так делают все повзрослевшие дети. Тогда он снова останется одиноким джентельменом. И это пугает его так, как ничто в жизни не пугает. Однажды он потерял Ллойда, и пережил это, а когда потеряет Ив, то...

Он мысленно дает сам себе подзатыльник, чтобы перестать о таком думать, и приподнимаясь, смотрит на другую кровать, где спит его дочь. И хотя никогда в жизни не молился, теперь он просит сам не зная кого, чтобы они всегда были вместе.

...Он трус, и знает это. Свен понимает, что может предотвратить то, чего боится. Он, возможно, даже признается себе (хотя и очень неохотно) - что Ив тоже могла бы подумать о нем не только, как о родителе. Она ребенок, но ведь она повзрослеет...И тогда они смогут быть счастливы - иначе. И может быть, что отцовство примет совсем другое значение...

Свен отметает и эту мысль, затягиваясь дымом сигары и прикрывшись газетой. Он уже далеко зашел. Он слишком примерный отец, чтобы быть плохим любовником. А что любовником он будет плохим, сомнений у Свена практически нет...

Но все же он хорошо знает одно.

Ив для него все. Это его дочь. Это его любовь. Это его сомнения, страхи, и в будущем, возможно, боль расставания. Но, пока он может - он постарается дать ей все.

И просто быть - лучшим отцом, который только может существовать...

И любить ее так, как любить нельзя.

Не признавшись в этом.

Никому.



"Доброй ночи, Ив. Я люблю тебя."

"Я тоже люблю тебя, Свен..."



(с) Арти

@настроение: и все еще в трауре...

@темы: Фанфики, Black Cat

---

Whenever you leave

Итак, главный сегодняшний пунктик. Я его неделю била. Ибо хотела. Крайне. До такой степени, что решила угрохать в этот фанфик весь свой энтузиазм по Devil May Cry, и больше по нему фиков не писать.

Мне нужно только и делать, что извиняться, ибо там наломано дров безмерно.)

Он, кстати, немаленький...и это моя дань в последнее время проявившемуся твинцестовому увлечению, хн.)

Отдельное извинение - я почему-то не могу привыкнуть к тому, чтобы писать "Верджил". Он везде Вирджил.)

Вторая половина в комментариях. Ибо большой.

вдогонку

Еще одно. У меня нет однозначного отношения к этому фику. С одной стороны, он мне нравится, с другой стороны, что-то тут не то... Но очень прошу, можно не отзываться резко? Критику конструктивную принимаю всегда...И нужна бета, да.



Название: Whenever you leave

Автор: Starfire

Фэндом: Devil May Cry

Пэйринг: Вирджил/Данте

Рейтинг: NC-17

Жанр: драма, абсолютный romance. Я даже не знаю, как ухитрилась.

Дисклаймер: Capcom жмот. Он не отдал мне близняшек.

Предупреждение: вероятный POV Вирджила, отклонения от канона в некоторых местах, и очень, очень большое подозрение на оос.

читать

Момент, когда нужно уходить, будто ощутимо толкнул в плечо. Нельзя сказать, что Вирджил встретил его легко, но он никогда не противился неизбежному.

Он несколько минут полежал, просто глядя в потолок, слыша рядом ровное дыхание Данте, потом соскользнул с кровати. Прислушался.

Данте не шевельнулся, и лежал все так же, уткнувшись лицом в сгиб руки, полоса света из окна перечеркивала его плечи. Одеяло большей частью сползло. Как всегда.

Вирджил улыбнулся, и понял, что улыбка вышла на удивление искренней. Затем бесшумной, мягкой походкой подкрался к двери. Бросил короткий взгляд назад.

Его брат крепко спал. Все же удалось не потревожить, вздохнул про себя Вирджил. В последние два месяца он нарочно испытывал Данте. Тот всегда спал очень чутко, по крайней мере, мгновенно реагировал на его отсутствие. Особенно сначала. Затем привык, и отзывался только неразборчивым бормотанием - "куда тебя понесло, Вирдж?.."

За эти два месяца, по нескольку раз поднимаясь ночью, Вирджил достиг того, что Данте к этому привык. Не должен был, учитывая то, как хорошо они знали друг друга, но Вирджил и сам порой не прочь был обмануть сам себя.

Не как сейчас, конечно. Поэтому он вышел, второй раз так и не обернувшись, хотя ему и хотелось.

Просто в последний миг показалось, что Данте смотрит ему вслед.



***

Весна была на удивление мокрой. Данте целыми днями ворчал, всякий раз, когда бросал взгляд в окно, которое заливали потоки воды. Он не любил слякоть. Странно, но Вирджил дождь любил. Обьяснить себе это он не мог, хотя тоже не радовался, когда оказывался не под крышей, когда вчера весь день прорыдавшие небеса опять разверзались, и несчастную твердь заливали новые потоки. Когда Данте начинал ругаться особенно громко, Вирджил говорил ему, что он своим богохульствием только вызовет новый всемирный потоп, и вообще, это все его вина. Данте советовал ему заткнуться и замечал, что наказание в таком случае должно упасть и на его плечи. Хотя бы потому, что он тоже полудемон.

Вирджил все равно любил эти дождливые дни. Нельзя сказать, что были какие-то конкретные причины. Просто ему нравилось.

К тому времени он уже привык просыпаться в одной кровати с Данте, который вечно перетягивал на себя одеяло. Он лежал, заложив руки за голову, и смотрел в окно, за которым опять лило. Думать о том, что можно лежать в тепле, когда на улице так мерзко, было очень приятно. Данте во сне что-то несвязно бормотал. Чью мать через коленку?.. - мельком думал Вирджил, косясь на него. Изгиб шеи, падающие на нее несколько прядей пепельных, почти белых волос, сильные плечи, чуть золотистая кожа безупречно матового оттенка. Все, что видно.

Говорят, что на животе спят разве что черти. Не зря, видимо. Данте всегда спал на животе. Вечером он, конечно же, ложился рядом с Вирджилом, и порой засыпал тоже совсем рядом с ним - голова или на плече, или на груди, чтобы чувствовать. Чтобы быть уверенным, что он рядом. К утру позиции менялись - Вирджил на краю, Данте - развалившись на всей кровати, порой (из особой наглости, присущей ему, и во сне далеко не исчезающей) дополнительно раскинув руки, чтобы занять побольше места. На животе. Носом в подушку или в сгиб локтя. Типично.

У Вирджила ушло некоторое время, прежде чем он понял, в чем, собственно, дело. Данте просто не привык спать с кем-то, и заботиться о чьем-то еще комфорте кроме своего. Для него еще более типично, но с другой стороны... Вовсе не его вина. Зря, конечно, что он не нашел себе девочку за время его отсутствия, гадал Вирджил, но с другой стороны ему было приятно. Данте был его. Во всех смыслах. Его братом, его половиной, его единственным. Даже если у него кто-то и был, Вирджил об этом знать не хотел.

Вот так.

Он осторожно подвигал Данте с середины кровати на край, и еще некоторое время лежал рядом. Райское блаженство. Разве только, такое вряд ли испытаешь в загробной жизни. Вряд ли ему светит рай, да и Данте, несмотря на его своеобразную лояльность к людям (гуманофилию?..фыркал Вирджил), и странную привычку при пренесносном характере быть все же хорошим парнем, явно не претендент на небеса. Ну хотя бы еще потому, что демонам там не место. И полудемонам тоже.

Так что он наслаждался сейчас. Наслаждался, а потом поднимался и шел на кухню. Готовить завтрак для своего безмятежно дрыхнущего близнеца, пока за окном лил, не переставая, весенний дождь.

Данте появлялся спустя несколько минут. Вирджил никогда не успевал заметить его прихода. Наверное, потому что чаще всего был спиной к двери, так как стоял возле плиты. Данте появлялся, и с громким зевком шлепал ногами по линолеуму, громко интересуясь, будет ли на завтрак пицца. Однако в исчезающе короткое мгновение между тем, как Вирджил наконец-то ощущал его появление и первым изданным Данте звуком (ровно четверть удара его сердца), он чувствовал что-то, весьма напоминающее тонкий укол тревоги.

Тревоги Данте.

Они же близнецы, в конце концов, думал Вирджил. Им и положено чувствовать эмоции друг друга. Но порой ему очень хотелось бы не чувствовать этого укола. Потому что он слишком ясно представлял себе глаза Данте - быстро ищущие его в углу кухни, ищущие, чтобы успокоиться. Чтобы убедиться, что он здесь.

Что ж, он и сам к тому времени еще не слишком привык к тому, что они наконец вместе.

- Где моя пицца?! - взывал Данте, сидя на столе и болтая босыми ногами. Вирджил закусывал губу, чтобы не засмеяться и ставил рядом с ним на стол тарелку.

С омлетом.



Нет, правда. Он не понимал пристрастия младшего к лепешкам, посыпанным всяческими обрезками и политым вязким растопленным сыром.

Данте начинал пререкаться, даже еще не попробовав завтрак, из чистой принципиальности.

- Задница ты, Вирдж... Что это за дрянь?

- Это, позволь заметить, не дрянь. Это яйца.

- Оо. - Данте сделал гримасу отвращения и раздельно повторил. - Яйца. Отлично. Знаешь что, братец? Засунь-ка их...

- ...себе в рот. С удовольствием. Между прочим, это явно поздоровей твоей пиццы. - спокойно отозвался старший.

- Я не хочу есть эти хреновы яйца!

- Это просто яйца. - заметил Вирджил, аккуратно отрезая кусочек омлета. - И я тебя не заставляю их есть. Если слишком хочется, иди и закажи себе свою гадость в коробке. И слезь наконец со стола, уж будь так добр.



Данте бурчал, слезал со стола, и сьедал омлет. В ответ на то, что омлет едят вилкой, он только ворчал с набитым ртом, и общим смыслом этого бурчанья было то, что Вирджил ему не нянька, и ему надо бы закрыть рот. Вирджил внутренне фыркал и думал, что его братец совсем отвык есть как положено со своей дурацкой пиццей, после чего смотрел, как Данте облизывает пальцы, и понемногу забывал о своем недовольстве.

У Данте было редкое умение придавать налет эротики любому своему движению. Даже если он просто развалился на табуретке, закинув ногу на ногу, опираясь спиной о стену - передние ножки табуретки пола при этом не касались - и болтал ногой. Вирджил гадал, есть ли что-то похожее в нем самом, или это индивидуальная, врожденная способность его брата? Вполне возможно, что у Данте имелись в наличии какие-то латентные гены инкубуса. Почему бы и нет? Прекрасно бы все обьясняло.

Данте ловил его взгляд на себе, ухмылялся, нарочно потягивался всем своим безупречным телом, соскакивал с табуретки, подкинув ее при этом ногой в воздух, и уходил в ванную. Несчастная мебель стукалась об пол всеми четырьмя ножками, вызывая гневный окрик очнувшегося Вирджила ему вслед.



По улице перед их окнами текли небольшие амазонки, а в канализационную решетку извергалась миниатюрная ниагара. Вирджил простаивал некоторое время возле двери, наблюдая за ними, и щурясь, когда мелкие дождинки падали на лицо. Затем поворачивался и снова возвращался в дом.

Данте выглядывал из дверей ванной в одном полотенце, и интересовался, где он был.

Вирджил отвечал, думая, почему Данте считает, что полотенце должно быть только на голове.

Данте широко и нагло ухмылялся, выходил из ванны окончательно, и просушивал волосы, отлично зная, о чем думает старший. Натура у него была прегадкая, и Вирджил это знал. Но Данте можно было простить. _Он_ простил бы ему все. Больше, чем все. Особенно когда его брат, развалясь на диване, манил его рукой, и улыбка его из наглой, почти без перехода, становилась искушающей, чувственной. Вирджил опускался на колени рядом с ним, возле потертого кожаного дивана, и улыбался, глядя в влажно блестящие, оттенка чистого кобальта, глаза, обведенные чернильной каймой ресниц. Брал в ладони лицо Данте. Легонько гладил подушечками пальцев его уже порозовевшие скулы, наклонившись так, что черты младшего начинали расплываться перед глазами, и касаясь его губ лишь дыханием. Данте ждал несколько мгновений, затем нетерпеливо ерзал, потираясь полуоткрытыми, сухими губами о его щеку, приглашая, и явно не понимая, почему Вирджил медлит. Он сам никогда не умел проявлять терпение, а такое понятие, как романтика, в его натуре отсутствовало напрочь. Но было другое - то, о чем никто другой, хоть малость знающий Данте, не подумал бы. О том, что у него немыслимо нежные губы и гладкая, будто атласная кожа. Что всегда неряшливо (стильно! - возмущался Данте) падающие ему в глаза волосы очень мягкие, и их приятно перебирать. Что когда он возбужден, в голосе его появляются низкие, грудные, мурлычущие нотки. Что грубый, невоспитанный, хулиганистый молодой нахал может быть игривым, ласковым и просто, просто, совершенно прекрасным. Зато все это хорошо знал Вирджил. Потому что такой Данте был только его. Мог существовать только для него одного.

Он пленял губы младшего деликатно. Всегда осторожно. Это потом Данте уже мог, распалясь, впиваться в его рот, до крови царапая чуть удлиненными клыками, мог снова проявлять свою обычную несдержанность и напористость. Но Вирджил всегда начинал целовать его нежно.

Пока они занимались любовью, за окнами продолжал лить весенний, затянувшийся дождь.

Вот на этой ноте обычно заканчивалось утро.



Под вечер приходила гроза. Они за эту весну случались поразительно часто. Воздух после них пах озоном, и на некоторое время наступало затишье. Обычно с утра дождь опять поливал пропитанные водой улицы, но после грозы он на некоторое время останавливался.

Данте перещелкивал каналы на телевизоре, то и дело протягивая руку за очередным ломтем своего излюбленного лакомства. Вирджил косо смотрел на картонную коробку и возвращался к чтению. Иногда он ежился от раската грома.

Гроза никогда его не пугала, но вызывала странное инстинктивное желание прижаться к кому-нибудь. Обычно он его подавлял.

Данте не обращал на грозу ни малейшего внимания. Для него - тот же дождь, а сопровождающий грохот его совершенно не беспокоил.

Не беспокоил до тех пор, пока не мешал его занятиям, думал Вирджил, слыша, как Данте отчаянно чертыхается. У него к этому был настоящий, неоспоримый талант. И кстати, повод тоже был - после очередной яркой вспышки молнии электричество сочло за нужное отключиться, для приличия помигав.

Затем проклятия вдруг утихли. Сверкнуло - и почти сразу же прозвучал очередной громкий раскат. Было слышно, как шумит дождь.

- Вирдж? - голос младшего был слегка неуверенным. Укол. Мгновенный. Тонкой, острой иглой.

- Я здесь, Данте.

Напряжение, которое охватило его, мгновенно ослабело.

Вирджил нашел к нему дорогу в темноте, уверенно обходя мебель, ловя при новой вспышке молнии силуэт Данте на фоне стены - темный, четко обрисовывавшийся на один ослепительный миг - и снова темнота. Нашел и обнял, ощущая тепло, обвивая руками плечи младшего. Данте стоял тихо. Его нервное дыхание он хорошо ощущал на своей шее. Дыхание и тепло. Все. Больше ничего не нужно.

- Идем.

Вирджил почти благодарил вылетевшие пробки - или что там еще. Ему, честно говоря, было все равно. В свете не было нужды. Он осторожно подхватил Данте на руки - блеск - грохот - остатки возмущенного возгласа - и прошептал - "тише, родной", хотя вовсе не было потребности успокаивать младшего. Ответа не последовало.

Он отнес Данте в кровать. Все-таки, рай на земле существует.

Потом они лежали совсем рядом, обнимая друг друга, и Вирджил думал, что вовсе не обязательно теперь подавлять желание прижаться к кому-то во время грозы. И теперь уже хорошо помнил, почему оно появляется.



Так было раньше. Когда ночью начиналась гроза, он всегда просыпался - не потому, что боялся, а потому, что было неуютно спать в то время, когда небеса разрывались на части, истекая дождем. Чувство было неопределенным и размытым, но Вирджил не любил его. Он лежал очень тихо, чтобы никого не потревожить, но через некоторое время к нему под одеяло проскальзывал Данте, безошибочно определявший, спит ли старший, и сразу же все становилось на свои места. Можно было обвить руку вокруг его тонкой талии, повернуться к нему и зарыться в его волосы рукой. И сразу же становилось все равно, что творится на улице. Они прижимались друг к другу, как можно ближе и крепче, но не засыпали, нет, наоборот, рука Данте начинала неловко поглаживать его спину, плечи, он сам тихо целовал его в шею, перебирая пепельные волосы. Потом губы его касались щеки Данте, его подбородка, и наконец неуверенно встречались с полуоткрытыми, слегка дрожащими губами. На улице бушевало ненастье, а им было только по пятнадцать лет, и они пьянели от неумелых поцелуев, которыми мучали друг друга, не зная, как успокоить лихорадку, которая охватывала их. Конечно, кому бы удалось уснуть в перевозбужденном состоянии...Рука Данте поглаживала его живот, несмело скользя ниже, ниже, еще ниже. Вирджил пытался было делать то же, но было не слишком удобно - да и Данте слишком вжимался в него, на кровати ведь было не так уж просторно. Руки его тоже были неловкими, но он делал все удивительно правильно, и очень хорошо, пока они учились любить друг друга. Вирджил стонал, и ощущал, как теплая ладонь прижимается к его губам, пока губы самого Данте изучали углубление на его шее, а его рука, сжимающая его плоть, двигалась быстро, в том самом нужном ритме. И спустя несколько минут - долгая, долгая дрожь, и сдавленный вскрик, и растерянный вздох его брата. Вирджил некоторое время лежал неподвижно, пока дыхание не успокаивалось, потом до сознания доходило, как напряжен прильнувший к нему младший, и он благодарно тянулся к нему - поцеловать, а потом инстинктивно догадываясь, что делать, опускался с поцелуями вниз, лаская ладонями мальчишеское, гибкое тело, каким-то образом догадавшись, что не нужно сейчас задумываться над тем, что делать. Губы его неуверенно касались бархатистой плоти, он отстранялся, но любопытство перевешивало, а Данте, кажется, только этого и ждал, с требовательным стоном приподнимая бедра. Вскоре Вирджил уже полностью увлекался своим занятием, и это было приятно, и странно, и мысль о том, что они делают что-то запретное, в тот момент казалась чрезвычайно смутной и расплывчатой. Так было хорошо. Данте хотел этого, а значит, другое было не таким уж важным. В конце концов, они же с рождения были связаны узами куда более крепкими, чем обычные любовники. Но в то мгновение Вирджил об этом, конечно же, не думал, ему было достаточно слышать, как тихо стонет Данте, дрожа и стискивая пальцами его волосы, а дыхание его все учащается. Вирджил испуганно вздрагивал, вдруг ощущая во рту горьковатую, горячую жидкость, но не отодвигался, находя, это чем-то завораживающим. Вкус Данте.

Остаток ночи они проводили в одной постели, не засыпая до конца и постоянно чувствуя рядом присутствие другого, порой спросонья обмениваясь короткими поцелуями, будто успокаивая друг друга, хотя гроза уже утихла, и слышался только мерный шум дождя, и только под самое утро Данте перебирался к себе, и они оба засыпали так крепко, что с утра Спарда никак не мог их добудиться...



Он поворачивался на бок, и сразу ощущал, как реагирует Данте - полусонный, хриплый шепот - "ты куда?"

- Никуда. Спи. - шептал он в ответ, наугад касаясь его плеча губами. Данте издавал удовлетворенный вздох, а спустя несколько минут уже лежал на животе, лицом в подушку, и забросив одну руку на Вирджила, который тоже спал.

Гроза проходила.



***

Лето оказалось жарким. У Данте заканчивался его богатый запас ругательств, когда он пытался выразить свое отношение в сторону термометра, на шкале которого стабильно застыло +35. Вирджил помалкивал, поскольку однажды особо раздраженный Данте уже заявил, что с его приходом в этих местах климат попросту взбесился. Не то, чтобы он этого не заметил.

Данте стонал, приподнимая голову - он обычно распластывался на диване, изнывая от духоты, почти голый, и в прескверном настроении - и рукой нащупывал на столике бутылку с пивом. Когда обнаруживалось, что минут пятнадцать назад вытащенное из холодильника пиво уже нагрелось, младший находил скрытые резервы ругательств, и Вирджил чувствовал, что кончики ушей у него покалывает. Хорошо еще, что в трубочку они не сворачивались. Он знал, что вскоре, когда солнце наконец-то достигнет того затененного угла, где валялся Данте, услышать придется еще не то.

Данте стонал опять, и старший шел задергивать шторы, оставляя окна открытыми, хотя никакой прохлады в такой полудень дождаться было невозможно.

Он переносил жару молча, хотя не терпел ее. Просто так уже повелось, что Данте всегда высказывал все свое недовольство, причем громко и красочно, а Вирджил предпочитал молчать. Хотя нельзя не учитывать мысли, которые невольно появлялись. Проклятая жара.

Что радовало, так это то, что Данте совершенно терял аппетит к пицце, поскольку - и Вирджил его понимал - она была горячей. Камни перед старым домом буквально плавились. Асфальт переходил в жидкое состояние. Когда Вирджил рискнул выйти после обеда пройтись, то без солнечного удара обошлось только потому, что все-таки, он был во первых, полудемоном, во вторых, блондином, но ботинки, сплошь в липкой смоле, пришлось выбросить. Жаль, поскольку они ему нравились. Однако носить высокие, шнурованные кожаные ботинки в тридцатиградусную жару все равно являлось извращением, поэтому Вирджил не особо расстроился. Тем, что он несколько перегрелся, тоже, если только не учитывать, что у него довольно сильно кружилась голова, и младший, не прекращая ругаться, отпаивал его - к счастью, не чем-то высокоградусным, что было бы для него _крайне_ типично, а водой - угрожая, что если Вирджилу еще раз пожелается поджариться, то пусть он только скажет, и Данте мигом его застрелит. В аду тоже высокая температура и неплохие раскаленные сковородки.

Прикасаться к кому-нибудь в такую жару было практически мучением, и Вирджил обнаружил, что он мазохист. Ему нравилось прижиматься щекой к влажной, пылающей коже Данте - голова младшего была запрокинута, он бездумно смотрел в потолок. О каком сексе речь? Данте плюнул даже на тренировки, поскольку кому бы захотелось махать увесистой железякой, если до седьмого пота доводит даже лежание на диване. Ежечасно бегать в душ тоже не особо помогало.

Вирджил получил возможность полностью оценить по заслугам свою прическу - забранные вверх волосы не прилипали к мокрой от пота коже. Данте щурился, глаза его были мутно-синими, и безразличными под влажными серебристыми прядями.



- Я хочу сдохнуть...

- Это довольно легко устроить. - ответил Вирджил, бросая взгляд на часы. Еще три часа, и солнце начнет садиться. Ночью прохладно. Но до того времени младшему прийдется еще помучиться.

Данте тоже это понимал. И хныкал. Иногда казалось, что он так и не повзрослел...

- Вии-ииииииирдж...знаешь, я совсем не против, чтобы ты сейчас меня проткнул катаной...

Он лежал на кровати, раскинув руки, и смотрел в потолок, полуприкрыв глаза. Тридцать восемь, вполне возможно, что даже больше, думал Вирджил, глядя на термометр, который, кстати, был в тени.

Данте повернул голову, когда он пошел к двери.

- Куда ты?.. - сквозь муть его опять кольнуло.

- За Ямато. - кратко ответил Вирджил.

Он вернулся спустя несколько минут. Подошел к младшему, валяющемуся на постели, и высыпал на него полное ведерко ледяных кубиков. Вопль Данте было слышно, наверное, за несколько кварталов, несмотря на то, что в жаркую погоду звук распространяется плохо.

После того, как первая порция выданных рефлекторно ругательств закончилась, последовал долгий, сладострастный стон.

- Мммм....Вирдж... - пробормотал Данте, когда Вирджил прижал ладонью к его спине пару быстро тающих ледяных кусочков и помассировал. Струйки ледяной воды стекали по гладкой коже. Он наклонился и слизнул одну, ощущая солоноватый вкус пота. Оседлал бедра младшего, продолжая свои действия, протянув руку, подобрал еще несколько упавших на покрывало кубиков, и потер одним шею Данте. Хотелось бы, чтобы порой его брат не стонал так эротично. В конце концов, можно ведь и махнуть рукой на нежелание заниматься любовью при жаркой погоде...



Он приподнимался, подталкивал Данте, переворачивая его, и проводя полурастаявшей льдинкой по его груди. Сочетание прикосновения льда и разгоряченной кожи - контраст из самых приятных в этом грешном мире. Лед таял быстро. Вирджил с улыбкой наклонялся над братом - Данте шипел сквозь зубы, когда он обводил кружок вокруг соска - один, другой, затем вокруг другого, так же медленно вниз, к пупку, оставив льдинку в его впадинке. Подобрать еще один. Данте издавал громкий полувздох-полустон, порозовевшими губами обхватывал предложенный лед. Вирджил отнимал его, припадал к ним сам, сперва как всегда, легко, потом уже впиваясь в них всерьез, отвечая на жесткий поцелуй Данте, когда тот пытался одержать верх. Между их телами, тесно прижатыми друг к другу, попало несколько ледышек, и это так легко и просто сводило с ума. Данте терся о него, не отрывался от губ, руки грубо сжимали бедра старшего. Неожиданно становилось все равно, плевать с Темен-Ни-Гру на зной, хотелось до безумия, до полного истощения заниматься сексом, и во всем был виноват Данте, извивающийся под ним. Вирджил рычал, срывая с его узких бедер шорты, которые младший на себе еще терпел, хотя явно боролся против искушения ходить совершенно голым, дергал ремень собственных брюк - дело было не в стыдливости, а в принципиальности - рывком поднимал ноги Данте себе на плечи. Его близнец часто, хрипло дышал, повернув голову набок, знойной, дымчатой мути в его глазах больше не было, зато пылал дьявольский огонек, который обычно наблюдался, когда он был распален боем. Частичка кровожадного адского зверя в теле гибкого, беловолосого, сильного мужчины. Вирджил умел скрывать свою, такую же. Самоконтроль почитался им превыше всего, и он владел им в совершенстве. Но сейчас было не до самоконтроля, потому что Данте уже ерзал под ним, бесстыдный, как всегда, как всегда нестерпимо желанный. Его вторая половина. Жара доводила их до того, что не оставалось времени на нежность, оставалась лишь отчаянная, адская потребность в каждой клеточке тела.

Вирджилу под руку попадал еще один ледяной кусочек, он полуинстинктивно хватал его, и не спеша потирал о подрагивающее бедро Данте, опускал руку ниже, кончиками пальцев касаясь белых завитков. Лед таял почти мгновенно, от соприкосновения с горячей плотью, ручейки холодной воды заставляли младшего дергаться, глотать проклятья, сорванно обещать Вирджилу пулю в голову - или в задницу - если он сейчас же не возьмет его. Вирджил соглашался и брал, вырывая у Данте еще один сдавленный вопль, а потом начинал с силой двигать бедрами, уже не заботясь об осторожности. Их ритм очень скоро становился диким, неконтролированно быстрым, Данте сжимал его предплечья, кусая губы, слыша неровное дыхание брата, короткие стоны, которые стимулировали не хуже, чем его ритмичные, мощные движения внутри. Вирджил всегда любил, когда Данте выдыхал его имя, и знал, что делать, чтобы младший кричал уже вголос, впиваясь пальцами в его кожу, царапая ее в чувственном забытьи. Оставалось немного, совсем немного, он это чувствовал, заглушая вскрики Данте поцелуями, пока брат, запутываясь пальцами в серебристо-белых прядях, притягивал его голову еще ближе, не переставая толкаться бедрами навстречу. Он знал, что оставалось чуть-чуть, но взрыв заставал врасплох, Данте под ним напрягался, содрогаясь в оргазме, и весь мир исчезал в ослепительном белом свете...

...Кровать была мокрой из-за растаявшего льда. Данте лениво, почти нехотя ругал Вирджила за это, но не шевелился. Сладкая истома в теле не позволяла.



Под пальцами, скользящими по витой цепи, медальон был прохладным. Вирджил наматывал цепь на палец, вертел алый оправленный камень, в котором взмелькивали искорки. Другой такой же - отличалась только цепочка (немного другое плетение, темный металл), был на шее Данте. Массивное, не самое изящное украшение. Оно шло Данте, шло куда больше, чем старшему близнецу, хотя это вовсе не означало, что Вирджил собирается снять свое. Если уж речь заходила об этом, он предпочитал просто не носить камень поверх одежды. Это, и еще - он всегда предпочитал синий цвет красному, точно так же, как Данте - наоборот.

Он закрыл глаза, ощущая тяжесть разлохмаченной, пепельной головы Данте на плече - его брат спал рядом, на животе. Забросив на него ногу. Собственник. Или не в этом дело?

Нет, не в этом...

Виной всему была жара. Из-за нее накатывала дремота, дурманящая и тяжелая, снились короткие, бессмысленные обрывки, что-то совсем уж потустороннее. Или наоборот.



Он вздрогнул, открыл глаза, посмотрел вверх, в глаза матери, которая внимательно смотрела на него, уперев руки в бока.

- Опять? - голос Евы был грустным. - Поссорились, да?

Вирджил сощурился и отвел глаза, не желая отвечать. В свои шестнадцать он хорошо уяснил, что пререкаться с родителями не стоит. В конце концов, он был не Данте. Он был примерным ребенком, отличным сыном. Контраст - покладистый умница Вирджил, и безалаберный хулиган Данте. Порой ему казалось, что близнецы они только по какому-то недоразумению, и чисто внешне. Особенно когда они ссорились. А это происходило часто. По любому поводу. Взрослея, они оба становились в равной степени нетерпимы, хотя внешне спокойный, бесстрастный Вирджил вовсе не смахивал на задиру Данте, готового доказывать свое превосходство всему миру в любой подходящий (или совершенно неподходящий) момент.

- Так в чем же дело? - иногда его мать умела быть настойчивой. Если бы спрашивал отец - здесь волей-неволей пришлось бы ответить. Спарда не любил упрямого непослушания. Вирджил пожал плечами - он не помнил. Когда приходилось вспоминать, с чего, собственно, началась их очередная ссора, он обнаруживал, что сделать это практически невозможно. Когда на него находило - а это было часто - Данте мог быть на редкость раздражающим, и кто вспомнит, какой по счету ехидной репликой ему все же удавалось выводить из равновесия своего спокойного брата. Дело дошло до рукоприкладства - вернее, мечеприкладства, поскольку они тренировались, и шутливая драка вскоре превратилась в уже нешуточные попытки навредить. Ничего особенного в этом не было - ведь не убили же они друг друга, а любая царапина или даже рана затягивалась в несколько минут. Но тем не менее, Данте сам растерянно отвел меч от горла Вирджила, глядя на длинный, глубокий порез, который оставило лезвие Ребеллиона. Кажется, он даже сожалел о том, что не сдержал меч - хотя если бы в последнее мгновение он все же не уменьшил силу удара, порезом дело бы не ограничилось. Тогда Вирджилу, ослепленному яростью из-за того, что он оказался побежден, было глубоко без разницы - он стер кровь, пружинящим шагом подошел к отлетевшему в сторону Ямато, подобрал катану и ушел, проклиная про себя Данте и почти ожидая насмешливого окрика в спину.

Нет, ничего не было.

- Вирджил... - печально произнесла Ева, присаживаясь рядом. - Хотела бы я, чтобы вы наконец перестали...

Что именно, она не закончила, очевидно имея ввиду, что в один не самый прекрасный день они поубивают друг друга. Старший вздохнул, теребя медальон. Он знал, что мать права. Был бы у Данте менее противный характер...

- Тем более, что вы ведь все равно любите друг друга. - неожиданно заметила Ева, и слегка улыбнулась, а затем уже сурово добавила. - А теперь, молодой человек, найди своего брата, помирись с ним, и немедленно идите обедать. Оба.

У Вирджила была неплохая интуиция по поводу того, когда можно не послушаться, а когда возражать Еве из чистой упрямости столь же опасно, как и Спарде. Сейчас был второй вариант.

Данте обнаруживался там же, где они и дрались. Ребеллион был небрежно воткнут в землю, младший лежал под деревом, закрыв глаза. Вирджил уже настроился разбудить его легким пинком, но Данте открыл глаза, как только он оказался в трех шагах, и покосился на него, молча, но виновато.

- Мать звала нас обедать. - Вирджил нарочно выбирал нейтральный тон. - Причем немедленно.

Виноватый вид младшего усилился - взгляд его зацепился за испачканный кровью воротник рубашки Вирджила. Тот внутренне поежился, заметив это. Ева наверняка все поняла.

- Вирдж... - тихо, но отчетливо произнес Данте, с явным усилием глядя на него - или немного мимо него.

- Мм?

- ...

- Что?.. - недоуменно свел брови Вирджил, не разобрав того, что пробормотал Данте.

- ...извини. - проворчал Данте, отвернувшись в сторону.

Это было очень странное чувство. Смесь какой-то разновидности удовлетворения и несколько неуместной нежности. Вирджил нашел, что оно ему нравится, и позволил голосу смягчиться, одновременно ответив мрачноватой улыбкой.

- Ладно. Прощаю. Теперь поднимай свою задницу и идем есть.

- ...

- А?..

Он зря наклонился, пытаясь расслышать. Данте молниеносно выбросил руку, хватая его запястье, и дернул на себя - против неожиданности все отточенные рефлексы оказались бессильны, да и поза у него была неустойчивой, и Вирджил свалился прямо на брата, который не теряя времени, прижал его собой к земле, и прервал возмущенное восклицание жадным поцелуем.

Нельзя сказать, что Вирджил долго сопротивлялся. Даже наоборот, сам притягивал голову Данте ближе, запутавшись пальцами в волосах на его затылке, и был почти не против, когда руки младшего забрались под его рубашку. Он одобрил бы и продолжение, если бы их не прервал голос Спарды, который явно вышел в сад поискать сыновей.



Они очень торопливо отпускали друг друга, и когда Спарда наконец обнаруживал их, между ними уже было расстояние в несколько шагов, и ствол дерева. Вирджил сосредоточенно откидывал назад волосы, Данте тщательно отчищал о штанину вытащенный из земли Ребеллион.

Вирджилу всегда было любопытно, означала ли чуть насмешливая улыбка отца то, что он все прекрасно понимает. В конце концов, обмануть древнего демона представлялось почти невозможным. Тем более, что он запоздало понимал, что Данте каким-то образом уже ухитрился наполовину расстегнуть его рубашку, а сам он невесть когда успел оставить след от поцелуя на его шее. Как раз в тот момент в линзе монокля Спарды отражался солнечный блик, и старшему не удавалось уловить лукавый блеск в умных, бездонно глубоких глазах. Их отец никогда не подавал никакого виду о том, что ему известно о шалости сыновей, и хотя подозрение Вирджила порой становилось почти убеждением, он помалкивал. Тем более что улыбка мгновенно сменялась суровым выражением.

- Дети, разве мать не говорила, что ждет вас обедать? - замечал демон, хотя весьма походило на то, что он тщательно скрывает улыбку в уголках губ. - Если ее вы не слушаете, извольте слушать меня. Немедленно в дом. Вирджил, застегни рубашку. Данте, хватит оттирать Ребеллион, он уже зеркальный. Марш!

Не дожидаясь их, он поворачивался и уходил, и, следуя за ним, Вирджил украдкой касался руки Данте, получая в ответ весьма обещающий взгляд. После обеда оставалось полно времени для новых тренировок...



Когда Вирджил открывал глаза, было уже почти темно. После захода солнца наконец наступала долгожданная прохлада. Он поглаживал кончиками пальцев волосы Данте, ощущая невесть откуда взявшееся беспокойство, затем снимал с себя его руку, сдвигал на другой край постели. Долго смотрел на своего близнеца - Данте ровно, медленно дышал, не реагируя на то, что ладонь Вирджила гладила его по волосам, осторожно убирая серебристые пряди, упавшие на глаза, чтобы посмотреть, как изредка вздрагивают его ресницы в глубоком сне. Но как только он поднимался с кровати и подходил к окну, Данте мгновенно, так и не просыпаясь до конца, приподнимал голову, и Вирджил уже почти не обращал внимание на колкое чувство.

- Я здесь, Данте. Я никуда не ухожу.

@настроение: утомленное еще более, не хочу химию, хочу баиньки, крида-плюши и близняшек

@темы: Игры, Фанфики, yaoi

---

Бумажные порезы

Диана*, милое солнышко. Ты сделала мне уже уйму прекрасных подарков. А я? А я бака. Я с Монстрами до сих пор маюсь. Прости меня, мр? Я решила частично реабилитироваться. Хоть частично.)

Перевод специально для тебя.) Хотя там и наличествует линия Тсузуки/Татсуми, но Татсуми/Ватари там такой чудный, что я не удержалась.)



Название: Бумажные порезы.

Автор: cairnsy

Переводчик: Старфайер

Фэндом: Yami no Matsuei

Рейтинг: PG.

Пэйринги: Татсуми/Ватари, Татсуми/Тсузуки

Разрешения на перевод не получено, увы.)

читать

Порой Ватари хочется, чтобы у него было темное, тяжелое прошлое, которым он мог бы помахать перед носом Татсуми и привлечь его внимание. Это как раз то, перед чем Татсуми почти беспомощен, воображая себя рыцарем на белом коне, который кого угодно может спасти от их демонов. Почти у всех работников есть по крайней мере один или два; в конце концов эта ветвь жизни после смерти является фактически почвой под ногами для тех, кто был несчастен в первой жизни.

Ватари нравится думать, что его собственная жизнь была скорее катастрофической, пусть дурацкой – так называемые ученые, у которых никогда по существу не было ни друзей, ни семьи, не подходят для сравнения с изнасилованными жертвами и теми, кто страдал от жестоких убийц. И уж тем более даже близко не стоят рядом с тем набором, который был только у Тсузуки.

И это мило, по детски, и поэтому совершенно подходит для Ватари – ревновать, потому что у его ближайшего друга прошлое куда более тяжелое, чем у него. Но даже несмотря на то, что Ватари с Татсуми уже почти десять лет, его партнер все еще смотрит на Тсузуки таким образом, что это глубоко ранит, и Ватари мгновенно забывает, как дышать.

Он продолжал гадать, как ухитряется спотыкаться в отношениях, частью которых не является, но в таком случае Татсуми тоже не совсем является этой частью, с тех пор, как Тсузуки его оставил.

Ватари до сих пор не совсем уверен, все еще ли Татсуми любит Тсузуки, или те узы, что их связывают так тесно, слишком крепки, чтобы когда-либо позволить им отстраниться друг от друга. С последним утверждением он может жить, пока ему позволяются редкие моменты ревнивой ярости и острые взгляды, но первая возможность его ужасает.

Дело в том, что прошлое Ватари не такое тяжелое, как у Тсузуки, и это то, что он изменить не может ни зельями, ни словами. Ватари вовсе не нужно спасение для самого себя, и ему уж точно не нужно, чтобы его кто-то подхватывал и держал, если случаются эмоциональные моменты. Он сам себя защищает, и хотя это делает его более сильной, более устойчивой личностью, в то же самое время это делает его не тем типом личности, которым хотел бы его видеть Татсуми.

Татсуми, в конце концов, не умеет справляться с людьми, которые не являются ни рыцарями, ни девами. Ватари предполагает, что Татсуми может считать его плохим героем, весьма привлекательным и восхитительным в постели, но Ватари думает, что возможно, возможно именно неспособность Татсуми определить Ватари так легко, ведет к тому, что другой мужчина ищет то, что ему откровенно знакомо, в Тсузуки.

На это он надеется. Это вариант, который его не пугает, и не вариант, с которым можно болезненно научиться жить. Это единственный вариант, который касается Ватари, а не призрачные отношения, которые сейчас существуют только в воспоминаниях Татсуми.

Но он все равно хочет, чтобы у него было что-то в прошлом, во что можно окунуться, все то же самое.

Татсуми теперь знает его достаточно хорошо, чтобы ничего не говорить, когда Ватари влетает в его офис. Татсуми, собственно говоря, даже глаз не поднимает от своих бумаг. Ватари терпеливо ждет почти минуту – и кто сказал, что самоконтроль не может быть трудным? – прежде чем помахать рукой перед глазами Татсуми.

Это вызывает реакцию. Наконец-то.

«Я пытаюсь работать, Ватари.» - говорит он вежливым тоном, в котором звучит легкое раздражение, но глаза его противоречат тем эмоциям, которые звучат в голосе. Даже когда он медленно откидывается на спинку кресла, глаза Татсуми остаются прикованы к руке Ватари.

«У тебя кровь.»

«Бумажный порез. Это смертельно.» - Ватари скорбно машет пальцем туда-сюда. – «Я верю, что он начинает неметь.»

«Ты знаешь, что если ты еще пару минут подождешь, он сам по себе заживет?»

Левая бровь Татсуми слегка дергается, но это не скрывает его любопытства по поводу того, чего хочется Ватари.

«А это значит, что у нас немного времени.»

Глаза его любовника на самое короткое мгновение прикрываются.

«Смею ли я спросить, для чего?»

Ватари усмехается, широко и невинно, такой улыбкой, видя которую те, которые близко его знает, начинают незамедлительно опасаться.

«Ну, чтобы ты его поцеловал, конечно же.»

А Татсуми выглядит раздраженно, конечно же, это же его обязательная эмоция, но тоже улыбается. Не так, как Ватари, скрывая все, даже если нет причин этого делать, но таким искренним образом, который Ватари попросту обожает. Это легкая улыбка, очень легкая, и в ней столько же недовольства, сколько и веселья, но любая улыбка от Татсуми крайне высоко ценится Ватари. Когда собственная улыбка Ватари становится шире, он демонстрирует свой несчастный раненный палец Татсуми, склонив голову набок, и наблюдая за тем, что будет делать его любимый.

Ватари знает, что бы сделал Татсуми, если бы перед ним стоял Тсузуки. Его глаза бы затуманились, и он бы застыл, неспособный отвести взгляд, несмотря на то, что так смотреть – очень неправильно. Тсузуки был бы смущен, с ним, собственно, всегда так, но особенно он будет смущенным, когда Татсуми отошлет его. Татсуми знает, что Тсузуки все еще хрупок, точно так же, как знает, что хотя есть много, много вещей, которые ему хотелось бы сделать с ним (хотя в равной степени это может быть плодом разгулявшегося воображения Ватари), нет ни одной, с которой Тсузуки мог бы справиться.

Но Ватари не Тсузуки, и когда Татсуми нежно берет рукой его запястье, и подносит палец Ватари к губам, Ватари решает, что временами это весьма неплохо. Поцелуй мгновенно задерживается; Татсуми покусывает самый кончик пальца Ватари, прежде чем медленно, соблазнительно скользнуть языком по огрубевшей коже к ранке. В этом есть что-то беспомощно-эротическое, и Ватари может поклясться, что когда Татсуми нежно целует его уже едва заметный порез, он ощущает этот поцелуй до самых кончиков волос.

«Уже лучше?» - легкая улыбка, которая почти незаметно подрагивает в уголках губ Татсуми – только для Ватари, точно так же, как и теплая насмешка, танцующая где-то в глубине деланно серьезных глаз.

Бывают времена, когда ему хочется, чтобы у него было тяжелое прошлое, чтобы искушать им своего любовника, но затем он припоминает, что Татсуми уже принадлежит ему.



«Намного.»





END

@настроение: еще более усталое. мои глаза...

@темы: Фанфики, yaoi

---

Мой Данте

Знаете, когда обнаружилось, что по DMC полным-полно яоя, меня удушила жаба.

А чуть ранее я украла у ребенка картинку с Данте на снегу (это точно-точно он, и не разубеждайте).

Посему мне захотелось энце.

Принцип "сделала-выложила", неотбечено. Можно пинать и кидать тапки.



Название: "Мой Данте"

Фэндом: Devil May Cry

Пэйринг: Данте/Вирджил

Рейтинг: NC-17

Жанр: почти ПВП, twincest, чуть драмы, чуть романтики, и все умерли.

Саммари: Они будут вместе... Ведь думать так - его право. В конце-концов, он всегда был...его Данте.



"Мой Данте"

читать

***



Падает снег - холодный и легкий, большими белыми хлопьями покрывающий землю, тающий на коже, путающийся в волосах. Данте смотрит на небо из-под полуопущенных ресниц, на которых из-за тепла снег превратился в мелкие капельки. Из-за этого все выглядит размыто. Может быть. А может быть дело в кровопотере - вокруг него белоснежный ковер покрыт алыми пятнами. Их много, и он все еще чувствует, как кровь вытекает из ран - всякий раз, когда он делает вдох, когда пытается пошевелиться. Поэтому он лежит спокойно. Не двигаясь.

Спешить все равно некуда.

Снег тает и на губах, и Данте облизывает их - ему просто хочется пить. Его пальцы зарываются в снег, но холод ощущается притупленно. Он слишком изранен.

И он слишком человек, чтобы после такого восстановиться, Данте это знает, чувствуя, как уходит тепло. Он не боится - зачем ему, сыну Спарды, бояться смерти? Он бы встретил ее с наглой улыбкой, рассмеялся бы в лицо, но губы пересохли, и он с трудом может ими шевелить. Пепельные волосы разметались по снегу, и их медленно припорашивают падающие белые хлопья.

Он смотрит в небо, серое и низкое, и думает, что снегопад должен еще усилиться. Потом удивляется тому, что ему все до странности безразлично, и уже в последнюю очередь думает о Вирджиле, хотя эта мысль самая важная из всех, неважно, умрет ли он, или останется в живых.

Вирджил, думает он, прикрывая глаза, посмеялся бы надо мной и сказал, что я слабак. Вполне может быть, иначе он бы здесь не валялся, словно умирающее животное, засыпаемый снегом. Это в том случае, если бы Вирджил восстал из мертвых, и пришел сюда, и сказал это ему в лицо. Данте был бы совсем не против. Даже позволил бы себя добить. Может быть. Что в этом постыдного - принять удар катаны от своего брата? Что мешает принять это за милосердие? Конечно, Данте презирает милосердие, он сам никогда его не проявлял - или пытался не проявлять. Ведь не проявлял же он его, когда Вирджил, упав на одно колено и упираясь рукой в землю - другой зажимал глубокую рану - смотрел на него исподлобья, и растрепавшиеся волосы падали ему в глаза, так же, как у самого Данте. Тогда они опять, казалось, смотрели на собственное отражение. Зеркало. Он мое отражение, я - его, думал Данте лениво, зная, что спешить ему некуда, что катана Вирджила сломана, что его рана смертельна. Он не боится смерти так же, как и я ее не боюсь.

Он сжимает пальцы, чувствуя разлитую по телу свинцом - очень холодным - тяжесть. Как трудно открыть глаза...тяжело шевельнуть ресницами...



***

Вирджил смотрит на него спокойно, без выражения, ресницы у него длинные и пушистые, скрывающие стальной блеск в глазах. Данте нравится на него смотреть, и это, может быть, проявление чистого нарциссизма - созерцать обнаженное тело брата, зная, что он выглядит так же. Нет, не так же - поправляет он себя. Он красивее. Всегда был красивее. Они близнецы, конечно, на первый взгляд отличий вроде бы и нет, но если присмотреться, если вдуматься - сходство теряется. Больше разницы, чем между небом и землей.

Кожа его брата более гладкая, он изящнее. Данте прекрасно знает, что несмотря на это Вирджил силен настолько, насколько лишь может быть силен тот, у кого половина крови демона в венах. Той же, что и у него.

Вирджил - единственный, кто сильнее его. По крайней мере, до некоторой степени, которую Данте может признать хотя бы для себя. Конечно, он выходит победителем не в каждом поединке. Его утонченный стиль боя не всегда выигрывает в сравнении с собственным стилем Данте - хаотичным и напористым, да и оружие не соразмерно. Каждое сражение разнится.

Они кружат друг против друга, следя за движениями противника, и Данте, опьяненный боем, как всегда, бросается вперед первым, зная, что первый его удар будет отбит, и последующий тоже, и что нужно быть очень внимательным, потому что его близнец, в совершенстве зная его технику и слабые места, вполне может воспользоваться любой лазейкой, которую он оставит. Но вскоре он забывает об этом из-за бешеного темпа, в котором они движутся - металл со звоном бьет о металл, волосы Вирджила, которые он так тщательно убирает назад, будто собираясь стереть еще часть их сходства, опять падают ему на глаза, и Данте cнова смотрит в свое же лицо. Нет, напоминает он себе, он всегда красивее.

В этот момент он отвлекается, и его брат, не упустив возможность, резким ударом катаны снизу вверх обезоруживает его. Данте тяжело дыша, отскакивает назад - возвращаясь, острие прочерчивает сверкающую полосу прямо перед его глазами. Вирджил останавливается только на мгновение, на его лице читается удовлетворение, на губах - самодовольная улыбка, но это еще не полная его победа - Данте уже намеревается броситься в сторону, быстро перекатиться и схватить свой меч, чтобы продолжить поединок - на сей раз до его победы, иначе и быть не может.

Но - нет, ему не везет. Его намерение разгадывается за секунду до того, как он его исполняет - катана Вирджила звенит, падая на каменный пол тренировочного зала, его брат, подобравшись, будто кот, бросается на него, сбивает с ног, и в один миг оказывается сверху. Данте и глазом не успевает моргнуть, как запястья его уже прижаты к полу, еще миг - и он полностью обездвижен Вирджилом, слыша торжествующее "сдавайся".

Он, конечно, не собирается сдаваться, но его брат спешит закрепить победу, и его губы - все, о чем Данте может думать в последующие несколько минут, а потом ему уже не хочется вырываться, и он только вырывает одну руку из захвата Вирджила, и притягивает его голову ближе, еще ближе, чтобы уже самому терзать его губы поцелуем, чтобы отплатить за свое сегодняшнее поражение, просто, чтобы ощущать его вкус и его сопротивление.

Это так сладко, что он забывает обо всем другом. Даже о том, что должен взять реванш. Даже о том, что Вирджил...ах, хитрая сволочь! Он уже принялся за продолжение - покусывает его ухо, свободной рукой стаскивает с плеч Данте куртку, вызывающе трется о него затянутыми в кожу узкими бедрами. Ледяной Видржил - Данте про себя посмеивается - сейчас такой горячий, хотя пытается придать лицу обычное бесстрастное выражение. Не получается - выдает излом бровей, предательская морщинка между ними, выдают полуоткрытые губы. Как он часто дышит...даже Данте становится жарко. Кровь вскипает жидким огнем - демонская часть ее, которая знает, чего хочет. Он подается вперед, впивается зубами в шею Вирджила, смягчая укус касаниями языка - в ответ короткая дрожь, в наказание Вирджил почти так же сильно кусает его за ухо. Затем отпускает руки Данте - он знает, что момент, когда брат мог сопротивляться, уже прошел, сейчас Данте подчинится.

И Данте подчиняется, конечно же, он успел соскучиться - с прошлой ночи, которую они провели в одной постели, и до сегодня - бездна времени, когда его не касаются губы Вирджила, когда его не ласкают его руки, когда они _не едины_. Вирджил явно чувствует то же - он отрывается на короткий миг от своего занятия - перед этим увлеченно вылизывая углубление на шее брата, как раз между ключиц - поднимает на него взгляд, темный от желания, нетерпеливый, но тут же заглушает свое нетерпение, прикрывая глаза ресницами, длинными и пушистыми. Данте и эти попытки скрыть вожделение нравятся. Он зарывается пальцами в мягкие пепельные волосы, заставляя брата опуститься ниже - но тот надолго задерживается на его груди, оставляя влажные следы после каждого касания быстрым, розовым языком, подолгу занимается каждым соском, мучительно медленно облизывая каждый. Данте не выдерживает, стонет, и ловит мельком улыбку Вирджила. Вот подлец...

Заставить его продвигаться ниже быстрее практически бесполезно. Своенравный здесь он, но Вирджил, зараза, уже увлекся тем, что чертит кружки вокруг пупка на подрагивающем впалом животе. Данте шипит сквозь зубы проклятия, получает еще один довольный взгляд, и наконец удостаивается легкого касания - через ткань штанов.

Он не выдерживает и уже не шипит, а вслух чертыхается, тянется схватить руку брата, но тот уже тоже не в силах и дальше играть - сдирает с него штаны, негромко рыча от нетерпения, наклоняясь, забирает его в рот, и Данте закидывает назад голову, больно стукаясь затылком об пол, начиная резко двигать бедрами.

Перед глазами мелькают алые вспышки, он не понимает, в какой именно момент Вирджил все прекращает и когда он оказывается лежащим на животе, и когда ему в ухо слышится хрипловатый шепот ("давай, лежи смирно, братишка..."), и когда в него, уже полностью готового, ждущего, врывается горячая плоть, и когда он, выгибая спину, вместо крика издает почти хриплый вой, широко распахнув глаза...И когда его волосы судорожно сжимают пальцы Вирджила, и он выдыхает в такт рваным, быстрым движениям его имя ("мой Данте, мой, мой, мой..."), и сколько еще можно, алые вспышки становятся все ярче, и Данте изгибается, бьется под ним, бесстыдно толкается назад, беспорядочно, только бы сильнее и дольше, только бы не...только бы Вирджил не останавливался. Чтобы трахал его, не переставая. Жаль только, что Вирджилу захотелось сзади, и Данте приходится утыкаться носом в скрещенные руки, подставляя ему задницу, а это значит, что он не может видеть лица брата и того, как точеные черты искажает удовольствие. Однако ему достаточно только представить - и этого как раз хватает, чтобы с коротким воплем кончить, и когда последние судороги оргазма наконец закончатся, распластаться под ним, чувствуя, как Вирджил лежит на нем, выдыхая его имя ("ммм...Дан...те...").

Этого им не хватает. Вирджил обязательно облизнет губы, сладко промурлычет ему на ухо что-то, что Данте, все еще не отошедший после оргазма еле поймет, и прямо так, голого, после секса, потащит из тренировочного зала. В спальне он растянется на кровати, до странности разнеженный - хотя во взгляде все еще поблескивает сталь ("сколько можно смотреть? Ты же знаешь, что делать. Мой. Данте."). Этого Данте готов ждать сколько угодно - когда можно будет наброситься на него самому, отыгрываясь за свое подчинение ранее, доводить до того, что Вирджил, откинувшись на кровать, будет стонать уже непрерывно. Данте знает, как - наклоняясь над ним и захватывая ртом его член, чувствовать только губами - остальные чувства сейчас ни к чему, а на то, что его брат до боли дергает его волосы, удерживая на месте и пытаясь толкаться в принимающий его рот, внимания обращать и вовсе не приходится. Зато теперь ему видно пылающее лицо Вирджила, дрожащие губы, широко раскрытые глаза. Его голова беспомощно мотается по подушкам, пепельные пряди путаются еще сильнее, то и дело вырываются сдавленные вскрики ("Данте, мой Да-аанте, да, о да..."). Теперь нужно только сильнее сжать губы, языком вверх-вниз по древку, сжимая, массируя, царапая бьющиеся бедра, и - после того, как Вирджил запрокинет голову, выгибаясь, выдохнет его имя - выпить все, жмурясь и чувствуя, как соскальзывает, отпуская его волосы, рука брата.

Они могут в этот день так и не вылезти из постели, загоняв друг друга до изнеможения, особенно, если уж Вирджил в подходящем настроении - а Данте и так всегда заводится с полоборота. Могут валять друг друга по кровати до самого утра, а потом спать до обеда. Потом Данте опять проснется, и мстительно посмеиваясь, свалится на спящего Вирджила, тот спросонья что-то пробормочет - ("отвали, Данте...сколько можно...") будто это не он вчера полночи трахал его, как самому вздумалось. Впрочем, месть все равно удастся - просто на этот раз уже он будет лежать снизу, пока Данте движется - медленно, очень медленно, почти лениво, пока удовольствие не накроет мягкой волной, легкими уколами ледяных игл по всему телу...



***

Три ледяных иглы пришлись в левое плечо - теперь Данте почти не ощущает левую руку, в которой, должно быть, все еще зажат пистолет. По крайней мере, пальцы онемели. Он лежит, не двигаясь и закрыв глаза. Вспоминать теперь не больно. Ему, собственно говоря, никогда не было больно вспоминать. Это было чересчур естественно, чтобы терзать себя. После этого были еще годы вражды, и их последняя встреча закончилась, как и должно было - закономернее развязки придумать было нельзя. Предал ли его Вирджил? Он сам предал брата? Кто знает...

Может быть и так, и иначе.

Данте проклинал себя не за это - за то, что с тех пор, с самого момента, когда Вирджил наконец рухнул на залитый его кровью каменный пол, уже не в силах закрыть глаза - не сводя с него тускнеющий взгляд ("мой...Данте...") - они были разлучены. Они _не были едины_.

Как должны быть братья.

Снег уже не холодный. Данте опять беспомощно зарывается в него пальцами - подушечки, огрубевшие от постоянного контакта с рукоятью меча, будто узнают его мягкость - совсем такую же, как шелк его волос. Он хочет быть с Вирджилом, они же зеркало друг для друга. Одно целое. Возможно, теперь...когда конец здесь, среди этой снежной пустыни, кажется таким неизбежным...они опять будут вместе?

Кто знает. Может быть. Ведь думать так - его право. В конце-концов, он всегда был...его Данте.



31.01.2007



(с) Starfire

@темы: Слэш, Фанфики, yaoi

---

Альтернатива

Писан для Рики, идея дурацкая, задумывалась неплохо, вышла...экхм, скажем так, неважно. Я лично недовольна. Арти не умеет выписывать насилие.

Окончание опять же было заказано Рики, я тут не виновата. Так должно было случиться. *смиренно глаза в пол*



Фэндом: Черный Кот

Название: Альтернатива

Пэйринг: Загине/Трейн, намек на Крид/Трейн, Свен/Трейн.

Жанр: почти ПВП, и очень заунывный. А еще насилие, флэшбеки, призраки-извращенцы, и...я говорила, что заунывный?

Рейтинг: NC-17

Саммари: У тебя всегда есть выбор - жить или умереть. Или еще одна альтернатива...

Предупреждение: Ив спасле без Трейна, если у кого-то появится вопрос. )) Вообще, на кой всех спасать должен Трейн? ^_^

читать изврат

***



Он упал на одно колено.

Три пули - это не так уж страшно. Словно обожгло - плечо, левое бедро, щиколотка. Пустяки. Трейн сцепил зубы, поднимая глаза. Хуже смотреть на него снизу вверх, как в давние, совсем недобрые времена. Старые призраки не должны выходить из памяти, где они обитают, не должны протягивать ему пистолет, в барабане которого единственная пуля. Не должны, не должны, не должны, но прямо ему в лоб сейчас смотрит черное дуло пистолета Загине.

- Умирать тебе, или жить - решай сам.

Жестокие губы слегка приподняла улыбка - Загине ждал. Трейн медлил, руку оттягивала знакомая тяжесть Гадеса, и...ничего. Пальцы застыли на курке, как ни пытайся нажать - будто парализовало ужасом. Он вдруг осознал, что так было раньше.

- О...стрелять ты не будешь. - он подходил медленно с каждым шагом в глазах все холоднее становилось презрение.

И наконец вместо улыбки лицо искривила гримаса.

- Значит - умрешь!

Удар. Еще. Еще. Еще...

Темно.



***

Они должны были освободить Ив.

Трейн не знал, что будет ждать его на Эдене. Он просто принял единственно верное решение, когда байк с ревом мчался по корпусу чудовищного механизма, и от гула, треска, взрывов звенело в ушах. Свен позади что-то кричал ему в ухо, слышалось рычание Анубиса, в наушнике - голоса тех, кто сейчас дрался, прикрывая их. Все шло как должно было идти. Им нужно было пробраться внутрь, и больше думать было не о чем. А он...

Он ждал многого. Но совсем не того, что было.

Первой неожиданностью стало осознание того, кто стоял за всем этим - за похищением Ив, за Номерами Зеро, что там, даже за Апостолами. Мейсон, старая сволочь, да кто бы мог подумать? Все - только марионетки, он сам не лучше других, так же, как и Крид, Свен, как сама Ив. Пешки - прошу, Эден - хорошая замена доски, можно играть, сбивая тех, кем легко пожертвовать. Зато как все оказалось просто! Все фрагменты аккуратно сложились в яркую и четкую картинку, и если бы только знать, во что эта картинка превратится в конце, когда все будет закончено...

У второй неожиданности были голубые глаза, рыцарский лоск и белоснежная роза. Крид, конечно, страдал театральностью, и Трейн полагал, что это не лечится, но он был кстати, правда кстати. Если бы не эта возможность, предложенная его бывшим противником, они бы только теряли время, пытаясь прикончить бывшего Двенадцатого. Время, драгоценное время, каждая секунда - меньше шансов спасти напарника. Спасти Принцессу.

Так думал Трейн, когда мчался впереди Свена по темным, извилистым коридорам, считая, что неожиданности уже закончились.

Но он глубоко ошибался, хотя едва понял это, когда вдруг понял, что совершенно один, что вокруг сгустился белый, как вата, почти непроницаемый туман, и им заволокло и коридор, и - на какое-то мгновение - сознание.

Возможно, прошла секунда, возможно, пару минут. Даже часов. Третья неожиданность вышла из тумана, коротко хмыкнув, окинула его взглядом, давно мертвая, давно забытая, как он по крайней мере хотел думать.

- Здравствуй, Трейн.



***

Он с трудом открыл глаза.

Наушник был мертвым, а вокруг - кстати, он прижимался спиной к какой-то стене (странно, в Эдене не было обычных стен, только переплетения каких-то канатов) - ватная тишина.

Боли не было. Было оцепенение, которое наполняло все тело, и был Загине, который смотрел прямо на него, ровно, пристально. Трейн еще раз удивился - на сей раз уже отстраненно, тому, что он не кажется призраком. Тумана тоже не было, и потрепанный плащ бывшего учителя уже не казался его сгустком. Загине был - материальный, существующий, настоящий. Трейн понял это совершенно ясно, когда рука метнулась к нему, сжала горло, так, что перед глазами сверкнуло ярким блеском.

- Проснулся, мальчик? Отлично.

Мужчина сжал пальцы сильнее, заставляя откинуться назад, так что затылок больно стукнулся о стену. Вздохнуть не удавалось. Нехватка кислорода далась знать шумом в ушах, в глазах мелькало, мелкие яркие точки.

Загине издал смешок, опустил руку, и Трейн немедленно схватился за горло, судорожно глотая воздух.

- Т-ты... - хрип был жалким. - Должен быть мертв...

- Да.

- Ты и есть...мертв...

- Нет.

Трейн попытался дернуться, и едва не заорал - оцепенение спало, расплатой оказались вспышки боли в тех местах, куда попали пули. Он по прежнему не мог двигаться.

- Как ты смотришь. - негромко произнес бывший учитель. - Как прежде. Дикий, глупый Трейн. Ты идиот. Должен был убить меня, когда мог. Теперь ты сам умрешь - этого хочешь?

Пальцы схватили его за подбородок, вздернули вверх.

- Чувствуешь это? Громковато сказано - приближение смерти. Но в принципе верно.

- Пустые слова... - выплюнул Трейн ему в лицо, но невозмутимый взгляд убил внутри чувство растущей ярости. Оставил страх, прежний, детский страх, от которого, как он думал, уже давно избавился. Страх на самом деле жил глубоко-глубоко внутри, и только поджидал момента.

- Глупый, жалкий Трейн. - засмеялся Загине низким голосом - проскальзывали знакомые, надтреснутые нотки. - Ты стал слабее, чем был.

Он замахнулся, врезал Хартнету пощечину - хлестко и сильно, так, что голова Трейна мотнулась в сторону, а затылок опять больно ударился о стену. Откуда здесь стена?..

Мысль была глупой - сейчас полагалось не думать о стенах, а собраться. Происходящее казалось ему затянутым, нереальным кошмаром, из тех, в которых обязателен долгий переброс бессмысленными репликами, и Трейн недоумевал, почему он не может стряхнуть наваждение. Загине ведь снился ему и прежде, даже не раз.

Похоже, тот понял, о чем Трейн думает. Засмеялся опять.

- О, да ты думаешь, что все еще спишь, бестолочь. Разочарую.

Он улыбнулся опять, указал куда-то в сторону.

- Смотри туда. Во второй раз я его тебе не дам. Свой шанс ты упустил, мальчик, так что теперь можешь надеяться только на мою милость, а ее у меня немного. Всегда было немного, ты должен знать, не так ли?

Гадес валялся в десятке метров в стороне, бесполезный кусок металла, до которого сейчас было не дотянуться.

Похоже, это понимание слишком четко отразилось в его глазах, потому что Загине нахмурился, и вторично ударил его - почти так же сильно, и на этот раз Трейн все же почувствовал вкус собственной крови. Неприятный, почти тошнотворный.

- Уже сдаешься. Ты еще ничего не понял, но уже сдаешься - да зачем я только тратил время и учил такое ничтожество? Тебе было мало урока с твоими родителями? Кому, интересно, нужно еще сдохнуть, чтобы ты вспомнил, что я тебе говорил?

Трейн переглотнул - в горле совершенно пересохло.

- У меня нет времени с тобой говорить...

- Мертвым некуда спешить, так что можешь не беспокоиться. - скучно ответил Загине, и это что-то сорвало внутри, какой-то предохранитель. Трейн едва понял, что кричит.

- Тебя нет!!!...Ты умер, подох давно, в той подворотне, ты призрак, галлюцинация! Это...Эден, мои мысли, ловушка, тебя нет, тебя не может быть!

Крик утих сам по себе - в третий раз Загине пощечину ему уже не врезал, но эффект его взгляда был таким же, а то и хуже - Трейн вдруг понял, что этот больной сон, который начался с того момента, когда он открыл глаза, сном не является, и что его первая мысль о том, что Загине - не призрак, была верной.

- Знаешь, что должен делать учитель, ученик которого не оправдал его ожидания? Он должен наказать его. Причем жестоко, иначе урок не усвоится. - ровно произнес Загине, наклоняясь над ним. Цепкие пальцы схватили его воротник, дергая вверх.

- Встань.

Тело не слушалось.

- Что такое? - презрительно заметил мужчина. - Парализовало от страха? Это не раны, а царапины. Встань.

Сильные руки опять рванули его вверх, заставляя приподняться. У Трейна подкашивались ноги, и он вынужден был опереться спиной о стену, чтобы держаться.

- Ненавижу тебя...

- Хоть что-то. - заметил мужчина сухо. - Но недостаточно. Ты сейчас ни на что не годен. Ничтожество. Не стоит марать руки.

Его глаза - дымчатые, спокойные глаза убийцы смотрели, будто пронизывая насквозь.

- Хотя, возможно, еще для одного ты годен. Ты помнишь, что я тебе говорил на этот счет. У тебя есть еще одна альтернатива.

Трейна трясло от напряжения и боли. Трясло от этого утверждения. Трясло от воспоминаний.



***

Голос был спокойным.

- Подойди.

Он поднял глаза от пистолета, который сосредоточенно полировал. Полумрак комнаты мешал рассмотреть лицо сидящего в кресле мужчины - огонек сигареты, опущенные уголки жестких губ. Впрочем, это было ненужно. Трейн хорошо знал лицо Загине, хорошо знал его тон, и то, какое при этом тоне должно быть выражение лица. Он оставил пистолет на столике, медленно поднялся, медленно подошел, низко опустив голову. Уставился на ботинки Загине - черные, кожаные, со шнуровкой.

- На полу нет ничего интересного. Мои ноги тоже обычные. Смотри в глаза. - лениво заметил мужчина, делая затяжку. Струя белого дыма медленно расплывалась в воздухе. Трейн покорно поднял глаза, глядя на него - снизу вверх, из-за разницы в росте, даже при том, что Загине сидел.

Холодные глаза, казалось, сверлили его ровным, дымчатым взглядом. Скользили по разлохмаченным, неровно подстриженным волосам, по детскому лицу, не избегая, а как бы не замечая взгляда золотистых глаз с узкими зрачками. Как всегда, оценивающе смерили его с головы до ног - узкие, худенькие плечи, хрупкая фигурка, тонкие руки. Ничего нового в этом взгляде и осмотре не было. Загине всегда смотрел так, точно намеревался убедиться в том, почему однажды сказал этому мальчишке, что позволит ему решать, жить или умереть. Что была какая-то причина не прикончить его вместе с теми двумя людьми, которых он убил на его глазах.

- Ты знаешь, в чем виноват. Нет, голову не опускай. Смотри в глаза. Ты забыл, что остаешься в живых до тех пор, пока чего-то стоишь? Не вижу, чтобы ты это помнил. Сколько промахов сегодня? Три, так? При том, что я разрешил только один.

Трейн заставил себя не опустить голову, исподлобья взирая на мужчину.

- Как ты смотришь. - негромко произнес Загине после паузы. - За этот взгляд я все еще позволяю тебе жить. Есть надежда, что ты на что-то сгодишься. У тебя глаза убийцы. Зверя.

Трейн не отреагировал - едва мигнул в ответ на это замечание.

- Но это не значит, что наказания ты не понесешь. - голос мужчины опять был ленивым. - Знаешь, на что годятся те, кто не способен владеть собой и быть сильным?

Он едва заметно покачал головой, все еще рассматривая мальчишку.

- Разденься.

Приказ был настолько странным, что Трейн замешкался, прежде чем беспрекословно его исполнить - был шанс, что он неправильно понял.

Глаза Загине сузились.

- Ты плохо меня слышишь? Сними одежду.

Мальчишка все еще стоял, не двигаясь.

Щелкнул взводимый затвор, и он отшатнулся от черного зрачка пистолета. Загине прищурился.

- Ты знаешь, какой у тебя выбор. Ослушаешься - и я спущу курок. Повинуйся.

И прежде чем Трейн послушно коснулся пуговиц спортивной курточки, добавил.

- Всю.

Спустя минуту Трейн опять стоял перед ним, усилием воли заставляя смотреть вперед.

- Дрожишь. Надеюсь, что от холода. Иди сюда. Ближе. Еще ближе. Не трусь и подойди вплотную. - голос Загине казался почти ласковым. Но хватка на его плече была стальной. Мужчина резко потянул его его на себя, и прежде чем Трейн сумел понять что-то, его к его губам уже насильно прижались чужие губы.

Он дернулся от неожиданности, попытался вскрикнуть, вырваться, но тщетно - зато дал возможность языку Загине вторгнуться в его рот. Поцелуй вышел жестоким, мужчина не беспокоился о том, ранит ли его. Спустя десять секунд - время, понадобившееся для того, чтобы Трейн смог наконец понять, что ничего сделать не в силах и должен покориться, он уже просто стоял, уронив руки, мелко дрожа и позволяя мужчине целовать его.

Прежде Загине обычно обходился предупреждениями о наказании. Сегодня он впервые перешел к действиям, но Трейн не ожидал подобного. Он не знал, что делать, но страх, парализовавший его, и не позволял реагировать. Он просто оцепенел, и когда мужчина отстранился, только стоял и пытался отдышаться.

- Хороший мальчик. - как ни в чем не бывало, произнес Загине. - Теперь иди сюда. Сядь ко мне на колени. И не бойся. Я всего лишь хочу показать тебе твои альтернативы.

Его прикосновения не были грубыми, но и на ласку не походили. Все же Трейн уже через несколько минут извивался на его коленях, вздрагивая и всхлипывая - рука Загине на его члене двигалась умело, быстро, заставляя тело гореть. Мужчина наклонился, его дыхание обожгло ухо Трейна, зубы сомкнулись на краешке - почти больно, но все же не так, чтобы заглушить удовольствие от этого. Трейн тихо застонал, крепко зажмурив глаза. Ему было страшно. Несомненно приятные ощущения были слишком окрашены этим страхом, чтобы он мог расслабиться.

Пальцы Загине защемили его сосок, грубо потерли, пока он не переставал двигать рукой. Трейн задергался, запрокинув растрепанную голову, хрипло вскрикнул - раз, и еще один, уже кончая. Когда бешеный стук сердца наконец начал успокаиваться, он не рискнул открыть глаза, не зная, что будет дальше.

- Посмотри на меня.

Приказ был приказом - ослушаться он не смел. Загине улыбался, криво, но довольно.

- Теперь встань.

Он послушно приподнялся, хотя ноги подкашивались, и замер, ожидая, хотя бы возможно, приказа уйти. Но вместо этого зацепился взглядом за хорошо заметную выпуклость на брюках убийцы.

Кривая ухмылка стала немного шире. Пальцы Загине потянулись к ремню, ловко и быстро расстегнули его, стянули брюки вниз. Трейн сжался, видя, что у него стоит, и смутно догадываясь, что последует за этим, поэтому даже не удивился, когда последовало короткое:

- Иди сюда.

Он и так стоял совсем рядом, но не мог заставить себя двинуться, поэтому Загине опять протянул руку и привлек его к себе, развернув спиной. Пальцы его прошлись по выступающим позвонкам, задерживаясь на каждом, будто пересчитывая их.

- Выпрямься. Прекрати сутулиться.

Простое, обыденное замечание не вязалось с тем, что он делал. Пальцы его были влажными от семени Трейна, холодными и быстрыми. Скользнули вниз, по бедрам, нажимом заставили развести ноги. Трейн только закусил губу, борясь с тем, чтобы не закричать, когда Загине раздвинул его ягодицы и неторопливо проник в него, не заботясь о том, чтобы не причинить боли. Он быстро, ритмично двигал рукой, вгоняя в него пальцы на всю длину, и вырывая сдавленные, болезненные стоны - Трейн никак не мог расслабиться, не мог абстрагироваться от насилия, ничего не мог, только дрожа, глотать вскрики и беспомощные слезы.

Затем на мгновение все прекратилось.

- Раздвинь ноги. Шире раздвинь. Теперь опустись. Ниже...еще...

Руки сжали его бедра, и потянули вниз - Трейн не сразу понял, в чем дело, только тогда, когда последовала резкая боль, он опять попытался рвануться из рук Загине, но тот лишь сильнее дернул его на себя, заставляя насадиться полностью.

Теперь крика он уже не мог сдержать - из глаз невольно брызнули слезы, он судорожно зажался, только ухудшая все. Загине было плевать на то, что это у него впервые, плевать на явное несоответсвие размеров, на неумение справиться с этой жуткой, разрывающе болью. Он трахал Трейна безо всякой осторожности, наверняка зная, что причиняет ему боль, но совершенно не заботясь об этом. Его собственные, короткие, хриплые стоны, казалось, ему не принадлежали - естественней был бы обычный, металлический смех.

Сколько это все длилось, Трейн не помнил, хотя вряд ли дольше нескольких минут. Когда Загине кончил, он просто полулежал на нем, безвольный, словно кукла, над которой кто-то из чистой жестокости надругался, сломав и бросив. Тело уже не реагировало на боль, он только еще раз конвульсивно сжался, когда его обожгло горячее семя. И словно в полуобмороке осознал слова Загине.

- Твоя альтернатива - не всегда только жить или умирать. На это ты можешь сгодиться в любом случае. Если ты слаб. Если не хочешь подобного, будь сильным, и сможешь отплатить за насилие. Надеюсь, усвоишь урок.



***

Трейн лежал на кровати.

Как только Загине уложил его, он мгновенно свернулся калачиком, подтянув колени к груди. Слез не было - он только еле слышно скулил от боли, смотрел прямо перед собой широко распахнутыми глазами. Узкие прежде зрачки расширились на половину золотистой радужки.

- Ненавидишь меня? - почти мягко спросил Загине, сидя рядом. - Хочешь убить? Знаю, что хочешь.

Трейн с трудом сфокусировал на нем взгляд, в котором читалась немая боль, и больше ничего - он походил на раненое животное.

- Ты знаешь, что делать, если хочешь меня убить. - ухмыльнувшись, констатировал мужчина, поднимаясь и оставляя его лежать и смотреть в пространство.



Это был не единственный раз, когда его наказывали подобным образом. Трейн научился расслабляться, когда его насиловали, отстраняться от боли, концентрироваться на чем-нибудь другом - например на том, как он сможет отомстить. Мало просто застрелить - хотелось разодрать в клочки, и смотреть в искаженное лицо, медленно упиваясь удовлетворением, точно прозрачным едким ядом.

Иногда Загине - вероятно, для разнообразия - бывал не то, что ласков, но более внимателен - тогда к боли примешивалось горькое удовольствие, совсем не то, что должно быть между настоящими любовниками. И каждый раз это все равно было насилием.

Трейн привык. Это не мешало ему исполнять все приказы Загине, тренироваться до такой степени, что каждая мышца была перенапряженной и ноющей, а в голове кружился туман. Не мешало становиться идеальным убийцей. Не мешало становиться зверем. Одичавшим котом - именно котом его в насмешку называл Загине, скорее всего из-за вертикальных зрачков.

Так было до того момента, когда не пришло время пойти по собственной дороге.



Трейн всегда знал, что сам убьет Загине.

Это было обычно и естественно. Иначе быть не могло.

Он не мог поверить в то, что видит его в какой-то подворотне под хлещущими струями синего ледяного дождя. Бутылки с молоком разбились на асфальте, оставив мокрые белые пятна и блестящие, отмываемые дождем осколки.

Загине зло, хрипло засмеялся, глядя на него снизу вверх - он полулежал, привалившись к стене. Дождь размывал кровь, растекающуюся по земле, а Трейн просто стоял. Остолбенев. Не понимая, как такое могло случиться. И спросил - почти отчаянно закричал.

- Как ты мог позволить?!!..

Как ты мог позволить дать себя убить _НЕ МНЕ_?

Загине явно уже не мог говорить, только жесткие губы искривила ухмылка. Достаточно, чтобы Трейн выхватил пистолет, и не целясь - в упор - нажал на курок. И еще раз. Еще. Еще. До тех пор, пока не осознал, что слышит только сухие щелчки - после шести выстрелов барабан опустел.

Но он все равно не мог отпустить курок, стоя как в трансе, и глядя, как дождь размывает кровь.



***



Он зашипел от боли.

Рука Загине, сжав его волосы, сильно потянула назад, заставляя запрокинуть голову, у самых губ шепнул.

- Подумать только, сколько времени я на тебя потратил...

Пальцы грубо схватили его подбородок, вздернули вверх. Трейн едва не задохнулся, и когда Загине наконец оторвался от него, с трудом перевел дыхание.

- У тебя всегда были нежные губы. - голос у самого уха был насмешливым. - И ты всегда был глупым. И так при этом ничему и не научился.

Он опять размахнулся, Трейн, будто очнувшись, попытался отшатнуться, но реакция, прежде безупречная, теперь подвела, и удар пришелся вскользь. Второй - в живот, он коротко взвыл, рухнул на колени - на этот раз дыхание действительно перехватило.

- О, надо же. Даже так?

Уголком сознания Трейн понял, что Загине опустился рядом, заинтересованно рассматривая его лицо - губы в крови, шальные глаза, как у загнанного в угол животного, рассеченную скулу - по щеке стекала струйка крови. Кожаная куртка, и так наполовину сползшая с плеч, была немедленно сорвана, майка тоже - Трейн отсутствующе услышал треск тонкой ткани. Он был полуоглушен последним ударом, почти не чувствуя, как жесткий деним скользнул по бедрам - Загине методично, небрежно стащил с него джинсы. Он оказался на спине, с руками, прижатыми к полу, перед глазами плавал красноватый полупрозрачный туман.

- Вот это мне нравится. О послушании ты еще помнишь.

Бедра его оказались приподняты, широко раздвинуты - инстинктивная попытка закрыться ничего не дала, чужие руки уже нашли, что искали, и мужчина тихо засмеялся, рывком приподнимая его ноги выше.

- Можешь кричать. Будет больно.

Трейн широко распахнул глаза, подаваясь назад, закричал, судорожно сжимая руки в кулаки. Загине не церемонился, вогнав в него член до конца, и не собираясь останавливаться, сразу же задвигался, резко, сильно, прижимая его к земле. Хартнет метался под ним, каждое движение вырывало новый отчаянно громкий крик.

- Нравится?.. - отрывисто произнес мужчина, закидывая его ноги себе на плечи - Трейн только слабо дернулся, туманно ощутив боль в левом бедре, почти неощутимую в сравнении с другой, куда более сильной. Шеки его были уже мокрыми от слез. - Нравится, когда тебя так трахают? Нравится...альтернатива шлюхи? Можешь меня за это... ненавидеть...

Он резко вышел, рывком перевернул его на живот. Трейн услышал собственный болезненный стон, но уже не пытался вырываться, когда Загине опять ворвался в его тело.

- Позволял себя кому-нибудь иметь? Или они были с тобой поласковее, когда ты ложился под них? Тот блондин... и другой, твой напарник...

В коротких выдохах мужчины слышалась ярость, он до крови сжимал и царапал дрожащие бедра. Затем опять схватил каштановые пряди, закидывая назад голову парня. Зашипел на ухо.

- Я тебя предупреждал...ненавидеть недостаточно...

Он сам закусил губу, хотя дымчатые глаза оставались почти бесстрастными. Кончил, издав низкий рычащий стон, и Трейн просто рухнул на землю, щекой прижавшись к холодному полу, и часто дыша. Истерзанное тело не повиновалось.

Несколько минут ничего не было. Затем его снова перевернули на спину. Загине хмыкнул.

- Надеюсь, что хоть этот урок ты усвоишь. Впрочем, тебе это уже не поможет.

Трейн просто смотрел в единственный зрачок пистолета, даже не пытаясь двигаться.

Выстрел раскатился эхом.

Он упал вперед лицом, потрепанный плащ взметнулся сгустком тумана. Туман расплылся сигаретным дымом из прошлого, и исчез.



***

Он лежал возле стены, на холодном полу.

Его плеча осторожно коснулись ласковые пальцы. Раны отзывались тупой, ноющей болью.

- Трейн?

Он не шевельнулся, только издал сдавленный всхлип. Улыбка Крида стала несколько мучительной. Рука его все еще сжимала Гадес.

- Все закончилось? - как во сне пробормотал Трейн, когда его подняли на руки.

- Все. - негромко ответил блондин, прижимая его к себе. - Уже все.



***

Загине тихо засмеялся, глядя им вслед и прошептал.

- Помни про альтернативу, мальчик...



24.01.2007



(с)Артанис

@настроение: позорррр...

@темы: Фанфики, Black Cat

---

Отсутствующий

Название: Отсутствующий

Автор: scribblemoose

Оригинал: здесь

Переводчик: Артанис

Рейтинг: R

Пэйринг: Трейн/Свен

Фэндом: Черный Кот

От автора: Некоторое время после того, как Трейн присоединился к Свену и Ив в анимэ.

Разрешение на перевод получено.

---

Трейн никогда не говорил о прошлом. Казалось, он о нем никогда и не думал. Ну, сказать честно, казалось, что он никогда ни о чем особенно не задумывается.

Он ел и спал, и гулял, когда Свен и Ив по крайней мере ожидали этого. В редких случаях он не спал, сидел на месте, и не ел - когда сидел на подоконнике и смотрел в окно.

Это могло что-то означать. Это можно было даже принять за самую настоящую задумчивость. Свен знал, он провел свою долю времени, глядя на мир за окном, пока в груди свернулась клубком боль. Но Трейн не выглядел так, будто ему было больно. На лице у него была легкая улыбка, глаза широко раскрытые и пустые, будто он вообще ничего не чувствовал.

Отсутствующий. Просто оболочка. Достаточно приятная оболочка, особенно когда он избавился от своих прежних тенденций к тому, чтобы бросаться на людей. Он был дружелюбен к ним обоим, достаточно счастливый, чтобы играть, или разговаривать с Ив о книгах (по крайней мере о тех, которые у него был шанс понять). Иногда, когда Свен не мог уснуть, Трейн просто сидел с ним, смотря какой-то дрянной фильм, пока не поднималось солнце.

Как сегодня ночью.



Свен беспокоился насчет денег. Их у них не было.Он был привычен к бедности, когда был сам по себе. Это не значил многого, пока он был один; он мог голодать, пока не начинали выступать все ребра, и временами что-то подворачивалось, или Аннетт выручала его, при этом не делая это выглядящим подобным образом.

Но он был уже не один. Был Трейн, который, видимо, совершенно не понимал деньги, (да понимал ли он что-либо вне его собственной головы?), и была Ив.

Свен тревожился за Ив. Она казалась достаточно счастливой, да. Но это была не жизнь для ребенка, даже для такого смелого и умного ребенка, как Ив. _Особенно_ для такого смелого и умного ребенка, как Ив. Ей необходима была стабильность, образование, настоящая семья. Любовь. Что он и Трейн могли научить ее о любви?

- Молока? - Трейн предложил Свену бутылку, холодную, только из холодильника, и запотевшую, со стекающими по стеклу капельками.

- Нет, спасибо. Скотч? - он поднял бокал с порцией крепкой, теплой, янтарной жидкости, плещущейся вокруг тающих кусочков льда.

Трейн состроил гримасу.

- Это для тебя не очень полезно.

- Жизнь тоже вредная штука. - сказал Свен, и зажег сигарету.

Трейн сел на диван рядом с ним, взял пульт и начал переключать каналы. Свен мог бы запротестовать, поскольку смотрел фильм, но он знал из собственного опыта, что это ничем не поможет. Трейн мог из упрямства не обращать на такое внимание, когда хотел.

- Тоже не можешь спать? - спросил Свен.

Трейн пожал плечами.

- Пить хотел.

Он снял фольгу, закрывающую бутылку молока и одним глотком прикончил половину. Несколько капель осталось на его подбородке, и почему-то пальцы Свена так и дернулись, чтобы стереть их. Трейн усмехнулся и поднял бутылку, чокнувшись с бокалом Свена. - "Твое здоровье."

Свен нехотя улыбнулся. Он завидовал Трейну, сильно завидовал. Уметь так легко стереть из памяти все, через что он прошел, игнорировать все, что сделал, оставить позади...

- Ты слишком много волнуешься. - заявил Трейн.

- Да. Конечно.

- Уже третья ночь на этой неделе.

- Не припомню, когда я попросил тебя считать.

Трейн поморщился. - "Я не считал. Просто осознал - понедельник, вчера, сегодня. Три ночи. Ты, наверное, Устал.

Свен выпустил длинную струю дыма, и вздохнул.

- Полагаю.

- По ночам хуже всего, - легко произнес Трейн. - Иногда неплохо, чтобы кто-то находился рядом ночью.

- Да уж. Ладно. Послушай, ты вовсе не должен этого делать. Не должен не спать. Я в порядке. Думаю, мне нравится быть одному.

- Да? - глаза Трейна не отрывались от телевизора. Он даже не шевельнулся.

- Трейн, я...

- Шшшш! Это интересная часть.

Что-то внутри Свена щелкнуло. Бессонница, беспокойство, не совсем вылеченное ранение, все выплеснулось, и этот взрыв пришелся на Трейна. Свен сгреб Трейна за плечи и тряхнул его.

- Убирайся! - завопил он, несколько непоследовательно, поскольку крепко держал Трейна на месте. - Ты не понял, да? Ты вообще ничего не понял! Я не знаю, как, ко всем чертям, ты живешь в ладу сам с собой, как ты так чертовски много дрыхнешь, и набиваешь живот, и хрен знает, как ты убил свою совесть, но моя у меня все еще есть, и она меня грызет, и я не могу...не могу...

- Ты слишком много волнуешься, - произнес Трейн, и поцеловал его.

Поцеловал. Его.

Пальцы Свена все еще крепко впивались в плечи Трейна, до синяков, а Трейн сидел, словно бы это было нормально, губы его касались губ Свена в медленном, грациозном ритме, маленький, розовый, острый язык проскальзывал между ними, и в какой-то момент, что-за-черт?, Свен начал целовать его в ответ. Неистовство сменилось неторопливостью, легкостью, его хватка, которой он держал Трейна, ослабела, когда руки Трейна опустились ниже, оставшись на его талии, а кончики пальцев скользнули под пояс его зелено-белых пижамных штанов. В том случае, если бы Свен мог думать, он посчитал бы это невинным.

- Трейн...

Глаза Трейна были открыты, странные, с зрачками-щелочками, кошачьи, как всегда, и Свен утонул в них на мгновение, и затем он увидел...

Боль, такую глубокую, как океан, такую прочную, как сталь, острую, как лезвие, и жестокую, как яд. Чувства столь открытые, столь непритворные, что Свен едва мог смотреть на них.

Но он смотрел. Его пальцы зарылись в волосы Трейна, поглаживая их, заправляя длинные пряди за уши.

Трейн мигнул, и все исчезло. Осталась лишь его обычная улыбка и пустой взгляд, разве что он не выглядел таким уж пустым, не сейчас, он казался нежным и мягким, и было что-то еще, что-то, что, может быть, Свен видел когда-то раньше, очень, очень давно.

- С этим могут быть сложности. - сказал он.

- Не понимаю, с чего бы, - произнес Трейн. - Разве свипперы обычно не работают в паре?

И прежде чем Свен успел уяснить себе эту часть Трейновой логики, его уже снова целовали, мысль исчезла, и он позволил Трейну увлечь его на прохладный, потертый кожаный диван, и заставить забыть обо всем.



~owari~

@настроение: болеем дальше...

@темы: Фанфики, yaoi, Black Cat